Находясь в солдатском окружении, ребенок первым делом выучил все бранные слова нашего языка, что правда, то правда. Я сам слышал, как он произносил их, но понимал ли мальчик их смысл? Очень сомневаюсь! Да, кто-то научил его курить, и это я тоже видел. И похоже, хоть сам я этого не видел, об этом говорил мне капеллан, время от времени кто-то давал ему алкоголь, о котором ребенку его возраста знать не полагается. Конечно, его воспитание было далеко от идеального, но ребенок был счастлив иметь семью, опекавшую его, всех этих любящих отцов, готовых умереть за него! Уверяю вас, я сам это видел, и никто из селян даже не предложил о нем позаботиться.
Как-то раз капеллан заявился, чтобы забрать мальчика у приемных отцов, спасти его от беспорядочной жизни! И улыбка исчезла с лица ребенка. Позже я видел, как он, словно неприкаянный, слонялся по Байбузам, его лицо выглядело куда менее радостным, чем когда он находился в приемной семье. Несомненно, ребенок больше не слышал дурных слов и, возможно, не курил – разве что украдкой. Теперь он жил с капелланом и его ординарцем и каждый день посещал мессу. Несколько раз он приходил ко мне домой вместе со мной, когда встречал меня в Лозовке, где в то время находился мотоциклетный взвод, и считал меня своим другом, поскольку я был другом его друзей. Я даже брал его с собой на мотоцикле на неопасные задания. Бедняга, он был отличным пареньком. Я помню его и никогда не забуду.
Когда позднее я попытался выяснить, что стало с бедным мальчишкой, то пожалел, что взялся за это! Как и все, кто окружал Ноэля своим вниманием и кому он вернул, даже не осознавая этого, во сто крат больше того, что получил, я испытал душевные страдания. На короткое время Ноэль дал этим воинам, лишенным всякой привязанности, возможность излить на него всю свою любовь, свои нежнейшие чувства. Инстинктивно они отдали ребенку переполнявшие их чувства и всю ту любовь, что скопилась в их сердцах из-за отсутствия существа, которому они могли бы их предложить.
Позднее я выяснил, что капеллан сел, несомненно в Корсунь[-Шевченковском], на один из последних самолетов, вывозивших раненых из Черкасского[66] котла, и что этот парнишка, Ноэль, остался брошенным. Никто из тех, кого я спрашивал, больше его не видел. Что с ним случилось? Жив ли он еще или погиб в конце концов? Как бы там ни было, в Шендеровке он больше не появлялся!
Чтобы быть до конца честным, следует отметить, что уже после того, как я написал историю маленького Ноэля, мне стала известна версия событий со слов капеллана. И хоть эта версия показалась мне неубедительной, я вставлю ее в повествование. И скажу, по какой причине. Капеллан сказал лейтенанту Р. (ныне известному как брат Б.), командовавшему тогда мотоциклетным взводом, что не бросал ребенка, а в самом начале прорыва передал его на попечение танкистам, поскольку не был уверен, что сможет сам вывести мальчика из окружения. Повторюсь, я не верю в такую версию, но с готовностью выслушаю того, кто может ее подтвердить. Двое «бургундцев» рассказали мне, что капеллан сел на самолет в Корсунь-Шевченковском. Больше я не встречал его ни в Белозерье, ни, что более важно, в Шендеровке, обязательном промежуточном пункте[67], и никто из размещенных на ее колхозной ферме раненых, с кем мне удалось впоследствии встретиться, тоже не видел там капеллана. Хотя появиться здесь было бы его первейшим долгом. Более того, никто из тех, кого я расспрашивал – и, видит бог, таких было очень много, – ни разу не видел капеллана во время прорыва. И наконец, для меня остается загадкой, зачем ему понадобилось вверять мальчика заботам немецких танкистов[68], когда любой из «бургундцев» позаботился бы о ребенке, как о своем собственном? Капеллан нам не доверял? Но почему в таком случае попытался вернуться к нам?
Где ты теперь, Ноэль? Это не дает мне покоя! Если ты еще жив, то тебя зовут Дмитрий, Борис или Сергей.
Такова потрясающая и трогательная, но абсолютно правдивая история мальчонки, жившего среди солдат – среди других мальчишек, считавших его своим младшим братом! Она короткая, всего в сотню строк, но ведь и ему было всего 9 лет! И это тоже недолгий срок!
Также я помню другого паренька, одного из наших, семнадцатилетнего. Что до меня, то я, собираясь через несколько дней отметить свой двадцать первый год жизни, считал мои прежние 17 лет весьма отдаленным прошлым! Этот юноша, имя которого я не помню, высокий, худощавый, с каштановыми волосами, с одной нашивкой на рукаве, попался фельдфебелю (старшине) роты спящим на посту. Ему грозили полевой суд и штрафная рота! Потом я видел, как капитан Антониссен, суровый и непреклонный, не признававший никаких компромиссов и слывший человеком жестким, с тяжелым характером… я видел, как капитан взял этого парня под свою защиту, держал рядом с собой – чтобы наказать, как он заявил! Я видел, как этот «жесткий» человек проявил себя понимающим и по-отечески заботливым по отношению к своему молодому камраду, впервые попавшему на фронт. Я не заблуждался, и интуиция меня не подвела. Человек, которым я так восхищался, командир, которого все мы уважали, не утратил способности чувствовать даже на войне. Наш капитан, ветеран бельгийской армии, пришедший из лагеря военнопленных, был одним из нас, а мы были его солдатами. Вечная память этому славному офицеру, которому суждено было погибнуть всего через несколько недель!
Моя память полна фрагментов мелких событий и несвязных воспоминаний, которые я никогда не высказывал и которые должен воскресить для тех, кто уже не помнит их. По-моему, передать их потомкам – совсем неплохая мысль. Это часть нашей истории, славы, над которой некоторые насмехаются. Видите! Я всегда могу собраться с духом и придерживаться правил хорошего тона.
Дня не проходило без известий о ночных проникновениях партизан в Байбузы. Наверняка они приходили за информацией, а заодно и за провизией. На северо-восток от Байбузов раскинулись бескрайние поля. Пересеченная местность позволяет спрятаться где угодно; редкие деревушки
