То же стремление избежать ходатайств тех, кто хотел попасть на ту или иную должность, подвигло некоторых сенаторов ограничить и возможности сената при выдвижении кандидатов, но процедура «скрутинио» в сенате зарекомендовала себя с наилучшей стороны. С ее помощью на важные посты попадали самые достойные. Даже после того, как Большой совет принял закон о том, что только его комитеты могут выдвигать кандидатов на должности командиров галер, sopracomiti, сенат, а в экстренных случаях Совет десяти по-прежнему предлагали кандидатуры на эти должности, хотя выдвиженцев наделяли другим титулом (governatore – губернатор или управляющий). А при выборах на самые важные посты, например на пост советника дожа или главного капитана, право сената выдвигать кандидатуры никем не оспаривалось, а его поддержка, как правило, обеспечивала победу на выборах.
Сокращение количества постов, на которые могли выдвигать кандидатов Синьория и сенат, должно было противодействовать стремлению к олигархии. Выдвижение кандидатов только Большим советом ослабило бы руководство «внутреннего круга», если бы при выдвижении и баллотировке не было коррупции. Но случаи коррупции в пользу олигархии описаны в нескольких дневниках того времени. Один дневник вел уже упоминавшийся купец и банкир Джироламо Приули, который неоднократно выражал презрение бизнесмена к «политиканам». Сам он, по его словам, не занимал никаких постов, потому что не хотел кланяться, унижаться, вымаливать милости и торговаться с теми, кто домогается мест в правительстве. Более полный отчет об интригах и кознях на выборах предоставлен Марино Сануто, человеком, который принимал в выборах некоторое участие. Он не разделял ни презрения Приули к «политиканам», ни стремления последнего приписывать все несчастья, выпавшие на долю Венеции, влиянию звезд или грехам ее жителей. Сануто был практичным и опытным политиком. Подобно Гаспаро Контарини, он обладал обширными семейными связями, получил широкое общее образование и перед тем, как поступил на государственную службу, прославился благодаря своим научным изысканиям. Найдя историю, составленную гуманистом Сабеллико, слишком отрывочной и поверхностной, Сануто написал труд «Жизнь дожей», основанный на архивных материалах, а также изучении старых законов и писем. Всю жизнь Сануто жадно охотился за фактами, за подробностями. Он собрал библиотеку, которая славилась не только своими книгами и рукописями (их насчитывалось несколько тысяч), но и картами.
Кроме того, Сануто день за днем записывал все, что происходило в Венеции. Пожары, убийства, лекции, свадьбы, концерты, банкротства, списки груза и рыночные сводки, а также полученные депеши, визиты государственных деятелей, заседания совета и политические скандалы – все он заносил в дневники, которые составили 58 больших томов. Он начал вести дневник, надеясь, что получит основу для написания истории своего времени. Его гордость была смертельно уязвлена, когда через двадцать с лишним лет после начала его труда официальным историком назначили не его, а Пьетро Бембо, потому что Бембо лучше излагал свои мысли на латыни. Сануто отправили на пенсию и приказали предоставить его заметки, то есть дневники, Бембо. Ему пришлось согласиться.
Даже в те 38 лет, когда Сануто вел эквивалент ежедневной газеты, он находил в себе силы заниматься политикой, и его карьера оказалась по-своему такой же значимой, как карьера Гаспаро Контарини. Сануто начал с довольно значимого поста начальника ночной стражи; вскоре он пошел на повышение и стал старейшиной по морским делам. Через 20 лет Контарини назовет этот пост важнейшим – до тех пор, пока интересы Венеции будут связаны с морем. Позже старейшинами по морским делам стали назначать молодых людей перед тем, как они попадали на более ответственные должности, например старейшин по материковым делам. Хотя Сануто не выходил в море, в возрасте около 30 лет он несколько раз занимал пост старейшины по морским делам. Он трудился усердно и плодотворно, собирая флот перед битвой при Зонкьо в 1499 году. Один срок Сануто пробыл казначеем в Вероне, затем, когда он разменял пятый десяток, его снова выбрали старейшиной по морским делам. Несколько раз его выдвигали на более важные посты, такие как государственный поверенный. Один раз Сануто выдвинул себя сам, когда получил такую возможность, но чаще его кандидатуру выдвигали родственники. Однажды он особенно возмутился, когда его близкий родственник вытащил позолоченный шар и мог выдвинуть Марино Сануто, однако не сделал этого. Ни разу ему не удалось проникнуть даже на край «внутреннего круга». Он унаследовал достаточно, чтобы жить безбедно, но его денег не хватало для того, чтобы, подобно многим, проложить себе путь наверх. На несколько лет он пробился в сенат; он сравнительно часто выступал с речами как там, так и на Большом совете. Свои речи сам Сануто называет красноречивыми; во всяком случае, во время его выступлений «никто не кашлял». Однако его не любили те, кто находился у власти. Когда его выдвинули на выгодную и хорошо оплачиваемую должность инспектора («синдико»), предполагавшую трехлетнюю поездку по венецианским колониям, он счел назначение кознями одного из своих врагов. Марино Сануто хотел остаться в Венеции, вести дневник, произносить речи в сенате и призывать собратьев-аристократов соблюдать законы.
Видимо, Сануто недоставало не только красноречия, прославившего Гаспаро Контарини и Пьетро Бембо, но и политического такта. Он был сторонником строгого соблюдения законов и говорил, что думал, невзирая на лица, а в нескольких случаях, как он признавался в своем дневнике, даже когда бывал не прав. «Совесть побуждала меня говорить, – писал он, – ибо Господь дал мне хороший голос, крепкую память и многие знания после многолетнего изучения отчетов правительства. Мне казалось, что я погрешу против себя, если не выскажу своего мнения по обсуждаемому вопросу». Он завидовал успеху более состоятельных или более дипломатичных коллег и с горечью писал о неудачной попытке стать государственным поверенным или получить постоянное место в сенате. Ему, ученому и политику, было горько оттого, что его знания и преданность не оценили по достоинству.
Сануто пишет о том, какое давление оказывалось на членов Большого совета после того, как
