Недостойного Шонхора и его трусов? Бурцев хорошо помнил, как отчаянно дрались осужденные с воинами Освальда. Если это трусость, что же тогда в понимании Кхайду храбрость?!
Бурцев снова взглянул на диковинную гильотину. Кто ляжет под нее следующим?
А вот никто! Плаху с двумя зарубками оттащили в сторону. «Ассистенты» китайца отвязали окровавленный топор, высыпали из сетки камни и принялись разбирать «юрту смерти». Сыма Цзян тоже удалился. Значит, миссия китайца выполнена и дальнейших казней не последует? Похоже на то. Видимо, в татаро-монгольском войске, как и повсюду, элита имеет большее право на снисхождение, нежели рядовые члены сообщества.
Глава 52– Эй, куда это вы оба?! – Бурангул задержал Бурцева и Дмитрия, собравшихся уходить. – Стойте на месте. Иначе вас сочтут сочувствующими осужденным и самих вытащат в круг позора.
– А чего стоять-то? – удивился Дмитрий. – Все ведь уже закончилось. Плаху вон разобрали, топор унесли, Цзян тоже ушел.
– Ни топор, ни Сыма Цзян больше не нужны, – вполголоса объяснил Бурангул. – Знатным воинам за былые заслуги оказана великая милость. Опытный палач умертвит их без пролития крови.
– А смысл? – пожал плечами Бурцев.
– Ты еще спрашиваешь, русич! – возмутился татарин. – Каждому известно: душа казненного, которому отсекли голову, обречена на вечные скитания. Пролитая с позором кровь навеки закроет ей путь в царство мертвых. Демоны, элчи и эрлики не дадут такой душе посмертного упокоения, а повелитель умерших, Эрлик-хан, не позволит ей возродиться к новой, более достойной жизни.
– И что же теперь сделают со знатными воинами? – недоумевал Бурцев. – Сожгут заживо, что ли?
После гильотинирования он бы ничуть не удивился, увидев в татаро-монгольском стане костры а-ля святая инквизиция.
– Им переломят хребет.
Ничего себе «великая милость»!
– Прошу слова, непобедимый хан! – из освещенного факелами круга неожиданно донесся возглас отчаяния. На закричавшего нукера с немым укором и презрением посмотрели даже лежавшие рядом товарищи по несчастью.
Кхайду поморщился, но процедил сквозь зубы:
– Говори. Если тебе есть что сказать.
– Я прошу не за свою никчемную жизнь, непобедимый хан, – смертник старался говорить, по возможности сохраняя достоинство. – Я прошу за своего господина и за твоего верного тысячника Шонхора. Он никогда не слыл трусом.
– У стен Вроцлава он обрел такую славу, – жестко заметил Кхайду.
– Мой господин отправил на штурм польской крепости всех своих воинов, почти не оставив при себе охраны! Его хотели пленить! Если бы мы не отступили за осадный частокол…
– И для тебя, и для твоего господина было бы лучше, если бы вы этого не сделали, а просто отбили бы атаку, – сурово произнес Кхайду. – В том бою даже ханьский старик вел себя достойнее, чем вы. А ведь он ученый муж и не обязан был ввязываться в схватку.
– Непобедимый хан! У нас не было иного выхода! Лесные разбойники пробились к моему господину. Один из них, которого я почему-то вижу сейчас здесь, сорвал с его груди твою серебряную пайзцу.
– Если твой господин позволил сделать это, значит, пайзца была дарована недостойному. Всё!
Хан взмахнул рукой. Из-за его спины выступил крепкий хмуролиций воин с длинной тяжелой дубиной в руках. Воевать такой оглоблей было бы несподручно, биться в палочном бою на Божьем суде по Польской Правде – тоже. Видимо, дубина предназначалась для другого.
– Палач, – прошептал Бурангул.
Дмитрий тихонько присвистнул:
– Ослопом хребты ломать будут?
Ему не ответили. И так все было ясно.
– Непобедимый хан! – еще раз воззвал нукер без особой, впрочем, надежды, – Я прошу…
– Замолчи! – разъяренный рык пронесся над освещенным кругом. Нет, это не хан потерял терпение. На своего подчиненного орал сам тысячник Шонхор. – Перестань позорить себя и меня, песий сын, и прими смерть достойно.
Нукер осекся на полуслове и покорно уткнулся лицом в землю. Он стал первой жертвой палача. Описав широкую дугу, дубина обрушилась на спину воина. Короткий вскрик. Хруст человеческого позвоночника был сродни звуку, что издает в тишине леса толстая, но подгнившая ветка под лошадиным копытом.
Еще удар, еще вскрик, еще хруст.
А вот третий нукер даже не вскрикнул.
Человек с дубиной перебивал позвонки с одного удара, оставляя жуткие, но действительно практически бескровные вмятины на спинах.
Нет, это уже слишком.
– Непобедимый хан! – Бурцев шагнул вперед, раздвигая факельщиков.
Два кривых клинка в мгновение ока скрестились под его подбородком, преградив путь. Бурцев ощутил, насколько хорошо отточены изогнутые лезвия.
Теперь все смотрели только на него. И воины, толпившиеся за плотным оцеплением, и факельщики-стражники, и свита хана, и сам хан, и приговоренные к смерти. Даже палач, прервав работу, озадаченно обернулся. Только три человека с перебитыми спинами глядели куда-то в ведомую лишь им одним даль. Они еще были живы. Но им уже было все равно.
– Непобедимый хан! Прошу слова!
Брови Кхайду чуть приподнялись. Потом сдвинулись. И все же хан кивнул бывшему полонянину.
Сабли, впившиеся в горло Бурцева, скрежетнули друг о друга, расползаясь в стороны. Он тронул шею рукой. Кровь. Располосовали-таки кожу, бусурмане. Ладно, могло быть и хуже.
– Что ты хочешь сказать мне, русич?
– Только одно, непобедимый хан. Ты казнишь воинов, которые храбро бились под Вроцлавом. Я могу засвидетельствовать это.
– Храбро? – по губам хана скользнула недобрая улыбка. – Если ты, русич, и твои польские друзья не полегли там все до единого, значит, недостаточно храбро. Если пайзца Шонхора оказалась в твоих руках, значит, недостаточно храбро. Если сгорели мои осадные орудия и горшки с зажигательной смесью, значит, недостаточно храбро. Это должно быть ясно даже глупцу!
Последнюю фразу Кхайду выкрикнул, обращаясь уже не к Бурцеву – ко всем собравшимся. Оратор, блин…
Назад, за факелы, Бурцева втянули в четыре руки Дмитрий и Бурангул.
– Дурень, ты в своем уме? – русский десятник таращил глаза и раздувал ноздри. – Ишь, чего удумал. Лезть в круг и перечить хану. Ты ж сам за малым в том кругу не остался. Казнили б под горячую руку – и дело с концом.
– Считай, что тебе повезло, – поддержал товарища Бурангул. – Отделался царапиной на шее, а мог бы и головы лишиться. Ты ведь не знатный нукер, – хребет ломать тебе не станут.
Кхайду тем временем вглядывался в лицо опального тысячника. Палач растерянно переминался рядом. Приказа продолжать казнь он не получал.
– Встань, Шонхор! – наконец, приказал хан.
Тот медленно поднялся. Глаза не выражали ничего. Абсолютно.
– За тебя просят уже второй раз, Шонхор. И знаешь что? Если пожелаешь, я сохраню тебе жизнь.
Осужденный побледнел.
– Я могу поступить по примеру предков, с позором изгонявших трусов в Великую Степь. Ты волен уйти из лагеря, Шонхор. Ты пойдешь пешком, без лошади. У тебя не будет оружия и
