— Чего ждешь, — снова подтолкнул я Михальского, — труби еще, зови на помощь!
— Вы думаете, они попадутся на это?
— Попадутся, не попадутся… твое дело трубить. Да еще прикажите всем в крепости орать по громче, да саблями звенеть. В темноте все равно ничего не видно, так пусть хоть слышно будет, что внутри бой идет.
— Скоро рассветет и они увидят, что ворота целые, — нерешительно возразил командир стрельцов.
— А вот это вряд ли, — ухмыльнулся я и приказал вытащить наружу загодя заготовленную кучу тряпья, пропитанную дегтем и еще какой-то гадостью. Подожженная она давала клубы густого черного дыма и совершенно закрывала от вражеских взоров наши ворота. Еще несколько таких же куч запалили внутри крепости, и в утренних сумерках все выглядело так, как будто внутри кремля идет жестокий бой. Тем временем Михальский не переставая призывал поляков на помощь. И вскоре на его отчаянный призыв откликнулась еще одна хоругвь, расстрелянная точно так же как и первая.
— Хитро придумано, государь, — прохрипел князь Пожарский, когда я, оставив защитников ворот на Корнилия, зашел внутрь. — Ишь сколько супостатов побили.
То ли еще будет, Дмитрий Михайлович, — усмехнулся я. — мы ведь только начали! А ты чего хрипишь так, или не здоров?
— Ничто, государь, вот отобьем ляхов, того и прихворнуть можно будет… — начал было отвечать князь и вдруг покачнулся.
Стоящие рядом с ним ратники едва успели подхватить, своего воеводу под руки и попытались удержать. Однако одевшийся ради предстоящего боя в бронь Пожарский оказался слишком тяжел и его едва не уронили.
— Батюшка! — тонко вскрикнул его сын Петр и рванулся к отцу.
— Ты чего это удумал, Дмитрий Михайлович? — с тревогой спросил я, когда воеводу наконец усадили на принесенную откуда-то скамью и сняли шлем. — Ты погоди, мы с тобой еще на Петькиной свадьбе погуляем…
— Фух, — с трудом отозвался воевода, — тяжко. Да расступитесь вы, дыхнуть не даете…
— Вот что, служивые, — коротко приказал я, — ну-ка тащите князя в дом, да доспехи снимите. Петька, проследи!
"Час от часу не легче", — подумал я, но предаваться унынию было некогда. Оглянувшись, я заметил стоящих под стражей французов и держащегося за горло хорунжего, которого поддерживал мальчишка-трубач.
— Здравствуйте господа, — кивнул я им. — Я доволен вами и принимаю вас на службу.
Безе и де Бессон учтиво поклонились, а поляк лишь яростно зыркнул в их сторону, но ничего не смог сказать.
— Так, поляка с мальчишкой в темницу, а французов в воеводский дом покуда отведите. — Приказал я караульным, — не до них сейчас.
— Сир, могу я задавать вам вопрос? — неожиданно воскликнул один из них.
— Да, конечно, — отозвался я, — правда, не могу гарантировать, что отвечу вам сразу, я теперь несколько занят.
— Сир, почему вы затащили нашу петарду внутрь, а не подорвали ее перед воротами?
— Как вам сказать, месье, все дело в том, что я ужасно люблю все эти взрывающиеся штуки и мне стало любопытно, как она устроена.
— Да, но это могло быть опасно…
— Жизнь вообще чертовки опасная штука, месье. Вы не поверите, но от нее умирают!
Де Бессон с немалым удивлением проводил меня взглядом, а Безе толкнул его в бок и наставительно сказал.
— Вот видишь Жорж, я же говорил тебе что герцог, то есть русский царь, понимает в инженерном искусстве и умеет ценить знающих людей!
— Да, вижу, — помотал головой Бессон, — он такой же чокнутый, как и ты Жак!
— Зато богатый.
— Я еще не видел ни единого су, но уже успел стать изменником в глазах поляков!
— Не стоит беспокоиться об этом, дружище. У наших прежних работодателей начались неприятности и им, держу пари, не до нас!
В Можайском кремле, помимо Никольских ворот, устроенных прямо в Никольском соборе, были еще и Петровские ворота, смотрящие в другую сторону. Опасаясь, что гарнизону через них может подойти подмога, гетман отправил туда сильный отряд под командованием Мартина Казановского. Выполняя приказ, польский военачальник еще ночью поднял своих людей и тайком вывел их из лагеря. Укрыв основную часть своих войск за ближайшими холмами, он стал дожидаться развития событий. Поначалу все шло по плану. Прогремевший взрыв и последующие звуки боя, со всей определенностью показали, что осаждающим удалось ворваться внутрь и в Можайске идет бой. Как и ожидалось, на рассвете, из московитского лагеря строем вышел отряд пехотинцев и, перейдя по мосту через речку Можайку быстрым шагом направился по направлению к Петровским воротам. Криво усмехнувшись, Казановский ударил шпорами своего коня и, подняв буздыган, выскочил перед гусарским строем.
— Братья-панове, — крикнул он им, потрясая своим оружием, — покажем москалям, где их место! Вперед, марш-марш!
Те громко выразили свой восторг и, повинуясь приказу, двинулись в атаку. Затрепетали на ветру пестрые значки на гусарских пиках, застоявшиеся великолепные кони понесли вперед своих седоков сначала шагом, затем рысью постепенно переходящей в галоп. Следом за первой гусарской хоругвью развернулась вторая, затем за ними двинулись панцирные и казачьи.
Заметив приближающуюся вражескую кавалерию, русская пехота не запаниковала, а принялась строиться, собираясь дать отпор. Немногочисленные пикинеры стали в центре, а на флангах заняли свое место стрелки с мушкетами. Ведущий свою конницу в атаку Казановский, отметил с досадой, что, не смотря на обычные русские кафтаны, эта пехота обучена по-европейски. А еще у них было две небольшие пушки. "Впрочем, это вам не поможет", — успел подумать поляк, прежде чем они успели выстрелить. Врезавшиеся в польскую лаву, картечные залпы оказались неожиданно болезненными. Особенно от нее пострадали лошади, но и многие храбрые шляхтичи повылетали из седел нафаршированные чугунными пулями. Впрочем, гусары лишь плотнее сомкнули свои ряды и, стиснув зубы, продолжали двигаться на неприятеля. Казалось еще мгновение, и они
