— Ну и вы не отставайте, — хмыкаю я и сжимаю ногами бока Алмаза.
Петровские ворота открываются с неприятным скрипом и я, успев подумать, что на смазке воротники экономят, вихрем проношусь мимо них.
Тем временем рейтары и пехотинцы успели покончить с попавшими в западню гусарами и развернулись фронтом против несущихся на них панцирных и казаков. Последние, разумеется, не чета крылатым гусарам, но все равно противники опытные и искушенные в военном деле. Перезаряжать пистолеты и карабины некогда, но Никита успел перестроить своих ратников так, что впереди оказались бывшие до того задними шеренги не успевшие расстрелять свои заряды. Снова гремят выстрелы, и почувствовавшие вкус победы рейтары бросаются на противника. Сабли со свистом пластают воздух, и обрушиваются на врага, высекая искры из доспехов и кромсая незащищенную плоть. Там где клинки не могут пробить железо лат, вступают в дело чеканы и шестоперы. Пусть их острые грани не всегда могут пробить крепкие кольчуги и кирасы, но под ударами трещат размозжённые кости, и враги валятся из седел, как подкошенные.
Вылетев из ворот, мы, не тратя времени на перестроение рассыпаемся в лаву, и с ходу врубаемся во вражеский строй. Мой Алмаз рвётся вперед, и я перестаю его придерживать, рубя противников шпагой. Похоже, нам попалась казачья хоругвь, в которой мало у кого есть доспехи. Тяжелая кавалерийская шпага легко пронзает беззащитные тела, отрубает конечности и раскалывает черепа. Несколько раз противники кидаются на меня, но бдительные рынды не зевают и тут же приходят на помощь, отбивая их удары. Введя в бой три свежие сотни, я отбиваю очередную польскую атаку и прорубившись сквозь атакующих, оказываюсь прямо перед Вельяминовым. Прошедший бой нелегко дался моему окольничему. Борода его растрепана, а богатые латы с отметинами вражеских сабель, сплошь покрыты пороховой гарью и брызгами крови. В первый момент он вскидывает свой шестопер, но тут же узнав меня в изумлении останавливается.
— Ты как здесь? — хрипит он.
— Стреляли, — усмехаюсь я в ответ и вкладываю шпагу в ножны.
— А Пожарский где?
— Живой, — машу я рукой, дескать, не спрашивай, не до того сейчас.
— Как же тебя Корнилий отпустил одного?
— А он не знает, — улыбаюсь в ответ своему ближнику, и чешу латной перчаткой нестерпимо зудящую переносицу, измазав все лицо кровью.
— Я думал, ты сейчас с войсками уже польский лагерь штурмуешь?
— Как видишь — нет! Впрочем, там все готово и необходимые распоряжения отданы. Так что давай поторопимся.
— Ага, вот ты и поторопись, тем более что тебя есть, кому проводить. А я тут немного занят, вон видишь, ляхи разворачиваются.
Поляки и впрямь, приведя в порядок свои ряды, готовились в очередной раз обрушиться на нас. Однако не успели они исполнить свое намерение, как в их шеренгах начались рваться бомбы, выпущенные из подтянутой к месту боя батареи. Опытным жолнежам пушечный обстрел был совершенно не в диковинку и будь это обычные ядра, они бы выстояли. Но вот к тому, что вражеские снаряды будут с грохотом разрываться, убивая и калеча осколками всех вокруг и к тому же пугая лошадей, воины оказались не готовы.
— Черт бы побрал мекленбургского герцога и его вездесущую артиллерию! — зарычал Казановский.
— Надо отводить наши хоругви, пока у нас есть что отводить, — хмуро отозвался один из ротмистров. — Эдак они нас всех перебьют!
— И отдать им победу?
— Полноте, ваша милость, они и так уже победили. И ваше упорство приведет лишь к еще большим потерям.
— Но мы уничтожили их пехоту!
— Нет, ваша милость, мы разменяли две гусарские и две панцирные хоругви, на пару их пеших. И герцог Ян с удовольствием повторит размен, благо пехоты у него много.
— Но мы не дали им прийти на помощь крепости!
— Помилуйте, ясновельможный пан, да это из Можайска к ним на помощь подошла кавалерия. Вы и впрямь до сих пор думаете, что там идет бой? Да мекленбургский дьявол смеется над нами и устроил одну из своих ловушек!
— Но что делать?
— Возвращаться, пока московиты и этот треклятый герцог не сообразили, что у вашей милости нет больше войск, и не уничтожили нас совсем!
— Но что я скажу королевичу и гетману?
— Вы скажете, что пришли им на помощь, потому что если я хоть что-то понимаю в военном деле, то московиты сейчас штурмуют наш лагерь!
— Матка Бозка!
Запели трубы и уцелевшие польские хоругви, четко развернувшись, двинулись прочь. Наши пушки послали им вдогонку еще пару бомб, но они лишь пришпорили своих коней и вышли из-под обстрела.
— Догнать! — Загорелся взгляд у Вельминова.
— Никита стой! — осадил его я. — Успеешь еще своей дубиной помахать.
— Так это же не дубина, государь, — изумился тот.
— А что?
— Шестопер! Ты же сам мне его подарил…
— Ну, вот видишь, раз я подарил, стало быть, мне виднее! Сказано тебе дубина, значит дубина. Распорядись лучше, чтобы пехота уцелевшая, в Можайск шла, да раненых пусть не забудут. Бог не без милости, кто-нибудь да выживет. А поместных с собой возьмем, пригодятся я чаю.
Выжившие в схватке солдаты тем временем приводили себя в порядок, перевязывали раны и собирали оружие. При этом многие поглядывали на меня и лица их светлели. "Царь" — шептались они, — "сам на выручку пришел, не бросил!" Не выдержав их взглядов, я отвернулся.
— Ты чего, — встревожился Вельяминов, — али вспомнил что?
— Ага, вспомнил, — мрачно пробурчал я в ответ, — вспомнил, что я их на верную смерть послал. А они на меня как Спасителя смотрят!
— Ты царь, — пожал плечами, не понявший моих переживаний Никита, —
