Он, зверь, выныривает из-за угла дома. В фокусе «съемки» лапа – длинная, обезьянья. Вся в крови.
И весь страх, что был до того, кажется легкой рябью на фоне девятого вала настоящего ужаса.
Девчонки, я всего лишь разбил стекло… Саданул в сердцах по оранжерее…
Они этого не знают. Они боятся подумать о самом страшном – и все равно думают. Мыслей я не ощущаю, но эмоции говорят сами за себя.
Дочерей обезьяноподобное существо не замечает. Игнорирует. Не до них, у существа приключился трагический излом в личной жизни…
Обезьян шагает к машине. Ужас девочек не то чтобы уменьшается – но перестает нарастать, застывает на верхней точке.
Натали… Успела накинуть халатик, но одетой ее не назовешь – полы ничем не скреплены, развеваются сзади…
На ней кровь. И на халатике. Немного… ЭТО НЕ Я СДЕЛАЛ! Я даже не зашел внутрь… Наверняка она сама… сама порезалась, выскакивая сквозь разбитый, вынесенный мною стеклопакет…
Догоняет, хватает за плечо. Гориллоид, не оборачиваясь, отмахивается кулачищем. Удар плотный, точный. Натали падает.
Эмоции девочек… Нет, словами не передать.
Фильм заканчивается. Резко, неожиданно, без финальных титров. Словно камера взорвалась, убив заодно оператора.
Я снова вижу учебный класс, дочерей. И чувствую: руки-ноги получили свободу, речевой аппарат тоже…
Хочу крикнуть: послушайте, это не я, она сама порезалась, когда…
Успеваю произнести только:
– П-п… – и невидимая великанская рука отправляет меня в глубокий нокаут.
* * *Пришел в себя на холме, заросшем кальварией.
Мысль о том, что меня аккуратно перенесли и положили в заросли, отверг сразу… Все тело болело так, что сомнений не оставалось: меня сюда вышвырнули тем самым невидимым ударом.
Едва ли я получил такое ускорение, что пролетел над озером по двухсотметровой траектории, – тогда от многочисленных переломов не спасла бы даже мягкая, как пух, здешняя земля. Но вроде бы ничего не сломано… Телепортация? Телекинез?.. Какая разница…
Рядом раздался еле слышный щелчок. Повернул голову и увидел, как разошлись лепестки цветка и на меня осуждающе уставился глаз. В значении взгляда ошибиться было невозможно: «Ну и урод же ты, Питер Пэн!»
И ведь не поспоришь…
Вставать не хотелось. А я и не встану. Зачем? Куда-то идти, что-то делать… зачем?
Буду лежать, пока не сдохну. Подходящее место, чтобы умереть… Красивое. И не смотрите так осуждающе – ну да, примял немного ваших собратьев. Возмещу обильным удобрением, знаете, сколько в Питере Пэне органики?
– Вставай, Петр!
– Уйди, а? – попросил я Плаща, даже не повернув голову в его сторону. – Я ничем тебя и девочек больше не потревожу, только дайте сдохнуть спокойно. А потом закопайте здесь, место подходящее. Но если жалко его портить, вынесите наружу, бросьте в «серую слизь»… Мне все равно. А сейчас уйди.
– Пока я жив, ты не умрешь, я не позволю. ВСТАВАЙ!!!
Я сам не понял, как очутился на ногах.
* * *– Ты дурак и слабак!
– Да.
– И трус!
Соглашаюсь и с этим. Зачем спорить? Вопрос «зачем?» я задаю себе применительно ко всему – и нет на него ответа.
Мы вновь на острове. На третьем, который до сих пор я не успел посетить. Здесь, очевидно, резиденция Плаща… Но мы сидим не в жилых апартаментах, вокруг нечто вроде штаба. Огромный плоский экран на половину стены, стол для совещаний, но разительно отличающийся от столов в начальственных кабинетах, где мне доводилось бывать: простое струганое дерево, нет телефонов и прочей техники, предназначенной для связи, нет солидного письменного прибора, вообще ничего нет. Стол и стулья, числом двенадцать, и кресло во главе стола, на нем сидит сейчас Плащ. Я впервые вижу его без знаменитой хламиды – снял, повесил на гвоздь, вбитый в стену, остался в простом полевом камуфляже без нашивок.
Поплелся сюда за Плащом я исключительно потому, что понял: спокойно умереть на холме с кальварией он мне не даст… Значит, умру где-то еще. Зачем жить дураку, слабаку и трусу? Зачем девчонкам такой отец? Зря папаша не позволил мне застрелиться в Бехтеревке, от судьбы все равно не уйти, а многие остались бы жить…
– Соберись, Петр!
– Зачем?
– Затем, чтобы исправить все, что натворил! Разбить чашку просто, это ты умеешь: хрясь – и вдребезги! А склеить заново – работа долгая, кропотливая. Но ты, как капризный ребенок, впал в истерику уже на первом этапе, когда увидел, что два поднятых осколка не подходят друг к другу.
– Нет уже никаких осколков… Выбросили в унитаз и спустили воду – нечего склеивать. И семьи у меня нет. И ничего нет, ни службы, ни друзей… Ничего не осталось, все просрал. Так зачем?
– О службе не стоит жалеть… Ты презирал дело, которому служил, и втайне ненавидел людей, стоявших во главе и отдающих приказы, и постоянно держал фигу в кармане. Насчет друзей ты ошибаешься, у тебя остались друзья. А семья… Все живы, это главное. Значит, есть шанс все исправить.
– Как?
– Ну наконец-то… «Как?» вместо «зачем?» – первый признак выздоровления.
– У тебя-то какой интерес?
– Все очень просто: ты мне нужен. Вернее, не совсем так… Мне нужен тот, кем ты можешь стать. Тот, чей потенциал я в тебе вижу… А нашкодивший щенок, собравшийся подыхать среди кальварий, меня мало интересует, уж извини.
– А-а, ну да, ну да, великое дело строительства нового мира…
– Да, и я обещал при оказии рассказать о нем подробнее. И расскажу.
– Пользуйся моментом… Другой оказии может не случиться.
И он воспользовался.
* * *Чем-то он своей заряженностью и убежденностью напоминал Эйнштейна. И заботила его та же проблема – положение в нашем мире аномалов (и, к слову, закончит Плащ наверняка тем же, что и Эйнштейн).
Но подход к делу был разным. Эйнштейн мечтал перестроить наш мир, органично вписав в него аномалов, резко увеличившихся в числе в последние годы, и планировал увеличить их число еще больше – используя потенциал китайцев, подошедших к делу с размахом и не жалевших средств для получения миллионов солдат-аномалов, и рабочих-аномалов, и черт-знает-еще-кого-аномалов…
Плащ мыслил иначе. Не переделывать, не перестраивать мир: разрушить и создать иной, новый и лучший. Новый мир для новых людей. Человечество в нынешнем виде – личинка, имаго. Пора бы гусенице становиться бабочкой.
Нельзя сказать, что меня вдохновила такая увертюра. Песня старая, до тошноты скучная. Сверхчеловеки, людены, прочие хомо перфектусы и даже искины… кого только не объявляли преемником хомо сапиенса, а также венцом и конечной целью эволюции.
Теперь на их место поставим хомо аномалуса, или как его правильно назвать, в латыни я не силен. Объявим аномалов нормой, всех остальных – недоразвитой личиночной стадией. Не Плащом эта идея придумана, похожих теорий после Посещения возникло достаточно, да только кто их маргинальных авторов слушает? Кучки маргинальных последователей. Искать среди них новый смысл жизни? Зачем? Уж лучше обратно, на холм с кальварией…
Плащ развивал тему. Понимаю ли я, Петр Панов, что такое Зоны
