– Я не выдержу этой истории до конца. Боюсь лишиться чувств, Кирилл Артамонович.
Кирилл был в полном недоумении.
– Дуня гораздо более стойкая, чем я, – добавила Вася. – Думаю, вам стоит закончить свой рассказ ей. – Со слухом у Дуни все было в порядке (как, впрочем, и с Васиной выдержкой). Старуха демонстративно возвела очи горе и предостерегающе посмотрела на Васю. Однако Вася уже закусила удила, и даже гневный взгляд отца ее не мог остановить. – А сейчас, – Вася с наигранным изяществом встала из-за стола, прихватывая с собой краюху хлеба, – сейчас прошу меня простить: мне надо исполнить богоугодную обязанность.
Кирилл открыл рот, чтобы запротестовать, но Вася поспешно попятилась, спрятала хлеб в рукав и сбежала. После переполненной комнаты двор показался прохладным и тихим. Она немного постояла на дворе, просто дыша.
А потом она пошла и тихо постучала в дверь священника.
– Войдите, – произнес Константин после неприветливой паузы.
Вся его комната словно дрожала от света свечей. Он писал икону. Крыса обглодала корку хлеба, который лежал рядом с ним нетронутым. Когда Вася открыла дверь, священник к ней не повернулся.
– Благословите, отче, – сказала она. – Я принесла вам хлеба.
Константин напряженно выпрямился.
– Василиса Петровна. – Он положил кисть и осенил ее крестным знамением. – Да благословит тебя Господь.
– Почему вы не пируете с нами? Вы больны? – спросила Вася.
– Я пощусь.
– Лучше ешьте. Такой еды зимой не будет.
Константин ничего не ответил. Вася заменила обглоданную корку на свежий хлеб. Молчание затягивалось, но она не уходила.
– Почему вы дали мне свой крест? – спросила Вася внезапно. – После нашей встречи у озера?
Он стиснул зубы и ответил не сразу. По правде говоря, он и сам толком не знал. Потому что надеялся, что этот символ дотянется до нее, когда это не удалось ему. Потому что захотел прикоснуться к ее руке и посмотреть ей в глаза, смутить ее, возможно, увидеть, как она станет ерзать и хлопать глазами, как другие девушки. Поможет ему избавиться от греховного очарования.
Потому что он не смог бы смотреть на этот крест и не видеть на нем ее пальцы.
– Святой Крест сделает твой путь прямым, – сказал он, наконец.
– Правда?
Священник промолчал. Теперь ночами ему снилась женщина в озере. Ему не удавалось разглядеть ее лица. Но в его сне волосы у нее были черными. Они шевелились и скользили по обнаженному телу. Просыпаясь, Константин долго молился, пытаясь изгнать эту картину из памяти. Однако ему не удавалось этого сделать: каждый раз, когда он видел Васю, он понимал, что у той женщины из сна были ее глаза. Ему было беспокойно, стыдно. Это она виновата, что соблазняет его. Но еще три дня – и она уедет.
– Зачем ты здесь, Василиса Петровна?
Вопрос прозвучал громко и нервно, и он разозлился на себя.
«Приближается буря, – подумала Вася. – Берегись мертвецов. Сначала страх, потом огонь, потом голод. Ты виноват. Мы верили в Бога и до твоего приезда, но и в домашних духов тоже, и все было хорошо».
Если священник уедет, то, может, ее людям снова перестанет грозить опасность.
– Зачем вы здесь остаетесь? – спросила Вася. – Вы ненавидите поля, лес и тишину. Вы терпеть не можете нашу грубую голую церковь. И все-таки вы по-прежнему здесь. Никто не винил бы вас, если бы вы уехали.
На скулах отца Константина появился тусклый румянец. Он бездумно перебирал краски.
– У меня есть дело, Василиса Петровна. Я должен спасти вас от вас самих. Бог наказывает тех, кто сходит с прямого пути.
– Вы сами придумали себе это дело, – возразила Вася, – в угоду собственной гордыни. Почему это вы решаете, чего хочет Бог? Люди так не почитали бы вас, если бы вы не внушили им страх.
– Ты – невежественная сельская девица. Что ты можешь знать? – огрызнулся Константин.
– Я верю своим глазам, – заявила Вася. – Я видела, как вы говорите. Я видела, как страшно моим людям. И вы знаете, что я говорю правду: вас трясет.
Он взялся за плошку с не домешанной краской. Разогретый воск пошел рябью. Константин поспешно ее поставил.
Она подошла ближе… и еще ближе. При свете свечей стали видны золотые крапинки у нее в глазах. Его взгляд скользнул к ее губам. «Изыди, сатана!» Но ее голос был голосом юной девушки, в котором звучала тихая мольба.
– Почему бы вам не вернуться обратно? В Москву, или Владимир, или Суздаль? Зачем оставаться здесь? Мир велик, а наш уголок так мал!
– Бог поручил мне дело!
Он бросал каждое слово подобно плевкам.
– Мы – мужчины и женщины, – возразила она, – мы не «дело». Возвращайтесь в Москву и спасайте людей там.
Она стояла слишком близко. Его рука метнулась, и он ударил ее по щеке. Она попятилась, прижимая ладонь к лицу. Он сделал пару быстрых шагов, чтобы смотреть на нее сверху вниз, однако она больше не отступала. Его рука поднялась для новой пощечины, но он перевел дыхание и удержался. Бить ее недостойно. Ему хотелось схватить ее, поцеловать, сделать ей больно… сделать что-то.
Сатана.
– Убирайся, Василиса Петровна, – процедил он сквозь зубы. – Не смей меня поучать. И больше сюда не приходи.
Она отошла к двери, но, уже взявшись за ручку, повернулась обратно. Коса у нее змеилась вдоль шеи. Отпечаток ладони на щеке был синевато-белым.
– Как скажете, – проговорила она. – Пугать людей во имя Бога – жестокое дело. Оставляю вас этим заниматься. – Она чуть поколебалась и добавила, очень тихо: – Вот только я не боюсь, батюшка.
* * *Когда она ушла, Константин начал метаться по комнате. Тень прыгала перед ним, нанесшая удар рука горела. От ярости у него перехватывало дыхание. «Она уедет еще до того, как ляжет снег. Уедет, далеко уедет: мой позор и мой провал. Но так лучше, чем видеть ее здесь».
Свеча оплывала перед иконами, пламя отбрасывало кривые тени.
«Она уедет. Должна уехать».
Голос исходил от земли, от света свечи, от него самого. Он был мягким, ясным и сияющим.
– Мир тебе, – сказал он. – Хоть я и вижу, что ты неспокоен.
Константин застыл на месте.
– Кто это?
– Хочешь вопреки самому себе и ненавидишь то, что любишь. – Голос вздохнул. – Ах, ты прекрасен.
– Кто это говорит? – рыкнул Константин. – Ты надо мной смеешься?
– Не смеюсь, – моментально получил он ответ. – Я друг. Господин. Спаситель.
Голос вибрировал от сочувствия.
Священник стремительно обернулся, ища своего собеседника.
– Выйди! – потребовал он, с трудом заставив себя не двигаться. – Покажись!
– Это что такое? – теперь в голосе появилась доля гнева. – Сомнения, мой слуга? Ты не знаешь, кто я?
В комнате не было ничего, кроме кровати и икон, а в углах собирались тени. Константин вгляделся в них до рези в глазах. Там… что это? Тень, которая не двигается в мерцающем свете. Нет: это его собственная тень, отброшенная свечой. Никого нет на улице, никого нет за дверью. Тогда
