В зале поднялся было шум, но почти тотчас утих, прерванный запальчивым мужским голосом, при звуке которого Люсьена насторожилась, напряглась, ибо узнала его мгновенно, хотя никогда не слышала раньше:
– Позволю себе напомнить, товарищ Поливанов, что мы с вами еще до начала конференции обсуждали тезисы доклада Сергеева и его весьма своеобразный взгляд на психосоматические причины возникновения сахарного диабета. Вы прекрасно знали, что я считаю его позицию весьма спорной. И все же мы с вами решили, что надо позволить студенту высказаться, тем более что приведенные им примеры вовсе не высосаны из пальца, как вы изволили выразиться, а подобраны путем его собственных кропотливых наблюдений. Мы с вами надеялись, что очевидная спорность некоторых тезисов доклада вызовет оживленную дискуссию среди студентов и профессионалов, в которую мы как руководители Сергеева договорились не вмешиваться. Поэтому я изумлен не только самим фактом вашего выступления, но и откровенно уничижительной его тональностью, которая не может не оказать влияния на последующие выступления.
– Да что вы, товарищ Морозов, выставляете тут Сергеева какой-то красной девицей, которая от любого нелицеприятного замечания готова в обморок хлопнуться! – насмешливо воскликнул Поливанов. – Я буду рад выслушать любые возражения моему мнению!
– Ага, конечно, – послышался за спиной Люсьены насмешливый шепоток. – Нашел дураков – с замом ректора по научной работе публично спорить! Разрешите пройти!
Люсьена посторонилась, и мимо нее проскользнули в зал два студента в белых халатах. Их ничуть не смутил навязчивый скрип двери, на который, впрочем, никто в зале не обратил внимания, такой там поднялся галдеж. Люсьена воспользовалась удачной минутой и тоже юркнула в дверь, спряталась за колонну у входа и с острым любопытством вгляделась в лица тех, кто находился на сцене.
На трибуне, растерянно перебирая листки, покрытые машинописным текстом, стоял высокий худой молодой человек со стоящими дыбом жесткими светлыми волосами. Это, конечно, был докладчик – Сергеев. Люсьена удивилась было его странной прическе, однако молодой человек вдруг вскинул руку и сильно взъерошил волосы. Снова начал перебирать листки – и снова взъерошил волосы… Да, он страшно нервничал, и взгляд его встревоженно сновал по лицам руководителей конференции, сидевших за длинным столом на сцене.
Люсьена так и впилась глазами в одного из них: несколько сутуловатого, с полуседыми волосами, отброшенными назад с высокого лба, с очень темными бровями, сошедшимися к переносице, с мрачными серыми глазами и твердым ртом.
Морозов! Конечно, он! Вспышка ненависти, смешанной с невольным восхищением зрелой, мужественной красотой этого человека, заставила Люсьену вздрогнуть. Потемнело в глазах, пришлось схватиться за колонну, чтобы удержаться на ногах.
Какая сила исходит от него! Тщательно контролируемая, привычно сдерживаемая сила! Возможно, это ощущают все сидящие в зале, но называют эту силу обаянием, а что такое обаяние человека, как не мощные энергетические излучения, неосознанно или сознательно посылаемые им к окружающим его людям? Обаяние Морозова было по природе неосознанным, но сознательно сдерживаемым. Люсьену так и пронзило завистью, ибо ей, при ее исключительной красоте, приходилось пускать в ход именно сознательное, насильственное обаяние, чтобы удержать то впечатление, которое она производила на мужчин с первого взгляда. Со второго, так сказать, они начинали инстинктивно ощущать некую опасность, исходящую от этой красавицы, и мечтали оказаться подальше от нее. Воплотить мечты в жизнь, впрочем, удавалось немногим – лишь самым сильным магам, которые успевали «включить» свое защитное поле, но Люсьена за жизнь так натренировала свои поражающие, обезоруживающие силы, что они мгновенно вступали в бой и успевали поразить цель прежде, чем та начинала понимать, что надо защищаться. С так называемыми обычными людьми она никогда не давала промаху и могла подчинить силе своего обаяния любого, однако сейчас поняла, что с Морозовым справиться так легко, как хотелось бы, не удастся. Покорение этого противника, уничтожение этого врага может оказаться для нее сверхсложной, а то и непосильной задачей!
Ощущение собственной эмоциональной слабости было для Люсьены таким непривычным и неприятным, что она даже испугалась было, однако тотчас успокоила себя: конечно же, на нее пока действует запах нашатыря. Ничего, эта проклятущая Эпштейн еще поплатится!.. Впрочем, подумала Люсьена, пожалуй, нет худа без добра. Не окажись она в момент встречи с Морозовым такой ослабевшей, она, наверное, не удержалась бы от искушения попытаться убить его на месте или подвергнуть физической муке, тем паче болезненной, что она возникала внезапно, без всякой на то причины. Однако среди такого количества народу, какое собралось в зале, излучение не смогло бы достигнуть нужной силы, оно рассеялось бы, и Люсьена выдала бы себя Морозову. А он должен узнать, кто мучает и убивает его, перед самой своей смертью!
– Хорошо! – прервал ее размышления почти истерический возглас, донесшийся с трибуны. – Если вы так настаиваете, товарищ Поливанов, я приведу пример сахарного диабета, вызванного чисто психологическими причинами!
– Давно бы так, – примирительно улыбнулся седоволосый, розовощекий, полный, отлично одетый человек. Это и был, судя по всему, Поливанов, и он куда больше походил на профессора, чем элегантно-небрежный, порывистый Морозов, ни в манерах, ни в облике которого не было и следа сознания собственной значимости, ореол которой так и окружал Поливанова.
– Извините, Александр Александрович, – повернулся к нему Сергеев, нервически ероша волосы. Лицо его пошло пятнами, глаза блестели, и Люсьена удивилась, почему Морозов не придет на помощь своему студенту, не отдаст ему мысленный приказ успокоиться. Но тут же поняла, что сдерживание своего дара, нежелание пользоваться им ради собственной пользы (а ведь успешное выступление студента Сергеева, конечно, пошло бы на пользу его профессору!) было для Морозова этическим законом, который он свято соблюдал.
Люсьена криво усмехнулась. Этика? Соблюдать ее законы – удел слабаков. Если Морозов и в самом деле настолько щепетилен, справиться с ним окажется не столь трудно, как ей показалось в первую минуту.
– Извините, Александр Александрович, – повторил Сергеев, – я не могу слышать, как вас упрекают за мои личные ошибки! Я не хотел приводить этого примера, потому что он отчасти касается вас, но… – Сергеев отчаянно махнул рукой и повернулся к залу: – Я хочу рассказать об одном милиционере, который однажды застрелил преступника.
Милиционер застрелил преступника?.. Люсьена насторожилась.
Сергеев умолк, странно шевеля губами. В зале нетерпеливо зашумели, а Люсьена всем существом своим ощутила взрыв возмущения, который в это мгновение потряс Морозова, ощутила его желание заставить Сергеева замолчать любой
