Стереть память!.. Сергей говорил об этом как о средстве лечения Вадима Скобликова! Услышав об этом, Люсьена, помнится, удивилась, почему Морозов не прибегнул к этому способу, и даже пренебрежительно подумала, что у него, возможно, не хватает для этого магических сил. Но сейчас она поняла, что Морозов просто опасался возможных негативных результатов такого «лечения».
Именно эти негативные результаты и были нужны, поняла сейчас Люсьена! Сделать так, чтобы Вадим забыл все, что с ним происходило после момента убийства Павла Меца! Изгнать из его памяти все, что придавало его жизни радость, помогало переносить жестокое самонаказание, которому он себя подвергал! Любовь, дружба – исчезнут. Останется только воспоминание об убийстве безоружного человека, о позорном судилище, о тех муках, которые он испытывал, когда к нему начал являться призрак убитого, – а Люсьена не сомневалась, что призрак отца уже не раз тревожил по ночам воображение Вадима! Дневная суета рассеивала страх, приятные хлопоты, на которые щедра жизнь, помогали пережить ночные мучения, однако надо постараться, чтобы для Вадима эти мелкие дневные радости, эти гомеопатические средства счастья перестали иметь какое-либо значение. Он должен целиком сосредоточиться на мучениях, которые станут невыносимыми и заставят его искать смерти, мечтать о ней как о спасении…
Упоенная этими планами, Люсьена вдруг смутно ощутила присутствие чего-то важного в воспоминаниях Сергея, среди которых она продолжала бродить почти безотчетно, подобно тому, как человек, явившись в лес по грибы, задумавшись, теряет тропу и начинает блуждать среди деревьев. Сосредоточившись, Люсьена увидела сначала черноглазого мужчину, похожего по типу на итальянца. Он был настолько хорош собой, таким живым огнем горели его глаза, что Люсьена с удовольствием полюбовалась бы им подольше, если бы пред ней снова не появился тот же самый бледный мальчишка в потертом пальтишке, который уже мелькал в воспоминаниях Сергея. Он по-прежнему поддерживал на скользких ступеньках сгорбленного, опустившегося, хотя и не старого еще мужчину с сизым от постоянного пьянства носом, который еле удерживался на трясущихся ногах и проклинал – до Сергея, спрятавшегося за сугробом, долетало каждое слово! – свою работу:
– Да пропади оно все пропадом! Ты говоришь, Ванька, чтобы я не пил. А как тут не пить?! Тут не просто выпьешь – тут запьешь! Сроду у меня такого беспокойного покойника не было… Сам патологоанатом чуть в обморок не упал, а он уж всякого навидался. Вскрывают его, значит, а он визжит громче пилы! А у него уже мозг из черепушки вынули! А он визжит и ревет! Говорю, даже у Всеславского нервы сдали! Хватит с меня, уйду, пускай в морг другого сторожа ищут!
Люсьена ощутила ужас, который испытал услышавший этот разговор Сергей – ужас, который сохранился в его памяти на всю жизнь, оттого так настойчиво являлась в его памяти эта сцена! – и вполне насладилась им, смакуя, впитывая в свое сознание как драгоценный дижестив, который завершал пиршество ее плоти и сознания. Потом она вывела своего обессиленного любовника из почти коматозного состояния, в котором тот находился, и заставила рассказать об этих двоих. Выяснилось, мальчишку звали Ванька Тополев, это был друг детства и одноклассник Сергея Сергеева, а его отец, Иван Ильич Тополев, в 1960 году работал сторожем хабаровского морга.
Но ведь именно в этом году был убит Павел Мец!
Хабаровск, 1985 годВопросов возникло гораздо больше, чем даже приблизительных ответов на них. Самой Лизе задавать некоторые из них было неудобно, поэтому она решила поручить это Леонтию Комарову. Разумеется, ему далеко не все можно было объяснить. Хоть он и восклицал «Фантастика!» по поводу и без повода, однако был человеком трезвомыслящим, и Лиза давно усвоила, что такие понятия, как «агрессивная психическая атака», «подавление личности», «попытки проникновения в сознание», были для него сущей чепухой, не имеющей отношения к работе милиции. Он уже забыл о тигриных следах, о каких-то разодравшихся собаках точно так же, как Афанасьич забыл о козьих следах. Но при всем при том Леонтий был отличный оперативник, сыскной пес, как он сам себя гордо называл, которого надо было только правильно вывести на след. И, хоть Комаров любил цитировать Марка Твена, некогда сказавшего: «След не вздернешь на виселицу вместо преступника!», но по четко очерченному, вполне реальному следу он шел неотступно.
К тому же Комаров понимал, что долги платить и впрямь нужно. Долг заключался в том, что Лиза и ее отец вернули мир и покой в семью Леонтия Комарова. Два года назад он женился, и первое, с чего его семейная жизнь началась, были жуткие сцены ревности, которые ему закатывала юная жена. Стоило ей увидеть Лизу на многочисленных фотографиях, которые хранил муж (в счет не шло, что это были снимки времен их совместной учебы в Школе милиции и практик в разных отделениях УВД), как Неля Комарова буквально заболела и покоя мужу не давала, то проверяя, на работе он или «где-то шляется с этой Морозовой», то требуя, чтобы ушел из Кировского отделения, а то и вообще из милиции.
Но Леонтий, милиционер в третьем поколении, ни места службы, ни ее саму менять не имел ни малейшего желания. Его дед и отец погибли при исполнении служебных обязанностей, и он еще мог бы понять жену, которая усмотрела бы именно в этом некую опасную для жизни любимого мужа закономерность, но требовать, чтобы он сломал себе жизнь и карьеру из-за откровенной глупости, он не мог допустить. Как и почти все друзья Лизы, он являлся откровенным поклонником ее красоты и ума, но искренне был влюблен в свою жену и не хотел ее терять. Однажды Лиза, которой Неля закатила жуткий скандал по телефону, сказала Леонтию, что у его жены типичный синдром Отелло
