– Пойдемте, барыня, пирожки лепить, а то кормить мужиков будет нечем. – Елена с усмешкой посмотрела на девушку. Аленка ей нравилась. «Как бы Михе такую невесту!» – подумала она неожиданно. Вот уж и сын жених, внуки год-другой и пойдут, а какая из нее бабушка! Самой скоро под венец!
* * *Он нашел себе убежище в полуразрушенном доме в старой части города. Улица вовсю застраивалась многоэтажками, которые нелепо торчали рядом с уцелевшими домиками конца позапрошлого века. Жители этих домишек уже готовились к переезду, понимая, что шансов остаться на старом месте у них нет. Чтобы залезть в дом, ему пришлось отогнуть руками один из ржавых железных листов, которыми были заколочены окна. Он сильно порезался, никак не мог остановить кровь и больше всего боялся, что рана будет болеть долго. А к возвращению Крестовского он должен быть абсолютно здоров.
Приличный костюм у него был. Конечно, приличным он был лет двадцать назад, но по сравнению с джинсами и рубахой, подобранными возле помойки, смотрелся вполне благопристойно. Еще из одежды имелся балахон. Тот самый, в котором он ходил на кладбище.
… В общине, которая его пригрела, когда он, заблудившись в лесу, уже приготовился к отходу на тот свет, все мужчины носили такие вот балахоны. А женщины – широкие юбки и кофты под горло. И платки. Только черные. Поначалу, очнувшись в темноте какой-то избы, он испугался. Вокруг его ложа в свете единственной керосиновой лампы и свечей двигались фигуры, изредка взмахивая руками. Голос, доносившийся откуда-то от изголовья его лежака, читал молитвы. Он несколько раз слышал слова «Господи, прости грешного» и понял, что грешник – это он. Проваливаясь в забытье, он видел сны. Такие яркие, радостные и нереальные, что, очнувшись, мгновенно понимал, что это был всего лишь сон. Его поили вкусным отваром, похожим и непохожим на чай. От чая был вкус заваренных листьев, а сладость напитку придавало что-то медовое, пряное. От напитка кружилась голова, но уходила боль из истерзанного тела и становилось легко на душе. Позже, когда он стал вставать и, прихрамывая, передвигаться по избе, к нему впервые пришел отец Михаил. Задал он ему только один вопрос – помнит ли он свое имя и что с ним произошло? А он не помнил ничего! Что было, почему он чуть живой очнулся в лесу? Отец Михаил тогда только кивнул, вроде как сожалея о его беспамятстве, но тут же завел рассказ об их житье-бытье. Он рассказывал о своих «чадах», о том, почему они живут здесь, далеко в лесу, и задал ему вопрос: хочет ли он остаться? А куда ему было идти, без памяти-то…
Окрепнув, он начал работать. Делал, что просили, равнодушно воспринимая как одобрительные, так и злобные взгляды в свою сторону. Он был для них чужаком, потому что оставался на особом положении, мог не ходить на проповеди, мог есть мясо по постным дням и пить вино, когда хотел. Он был среди них кем-то вроде туриста.
Прошел год. Он полностью восстановился в силе. Вот тогда отец Михаил попросил его сделать окончательный выбор – с ними он, примет ли обет строгости или уйдет в люди.
И опять он решил остаться. Про жесткий обряд посвящения ему до сих пор вспоминать страшно. Но – пережил. И потекли годы молитв, тяжелой работы и покаяния.
А почти через двадцать лет он вдруг вспомнил разом все, что с ним произошло! Это случилось, когда его задело спиленное только что дерево, случайно или нет «уроненное» мужиками в его сторону. Дерево задело чуть, по касательной, да и то ветками. Но он испугался. И заорал. На его крик из своего дома выбежал отец Михаил и тут же увел его.
Захлебываясь, словно от страха потерять опять нить памяти, он рассказал ему все. В нем проснулось новое чувство – желание отомстить обидчикам. Об этом и поведал тут же, не скрывая. И тогда отец Михаил предложил ему на три дня уединиться в молельне.
Он выполз из нее полумертвый от голода. С решением, что мстить никому не будет. Но – отсюда уйдет. Отец Михаил только посмотрел на него и все понял. «Мысли о мести тебя оставили, а зря! – произнес он с осуждением. – Нельзя оставлять зло безнаказанным. Одним из нас ты не станешь никогда, не понимаешь ты нас до конца. Поэтому завтра тебя выведут из леса к большой дороге».
Да, он за двадцать лет так и не смог принять то, как живут в общине. С именем Бога нещадно пороли детей за малейшее ослушание. Оставляли подростков в холодных нетопленых сараях без еды и питья, чтобы те учились усмирять плоть. Был случай, после которого он понял, что главное для отца Михаила не вера в Бога, а вера паствы в него самого. Он был для всех Бог и царь. Однажды один из молодых парней посмел тайком уехать в город: дорога была известна каждому. Когда парнишка вернулся, мужики его просто забили до смерти. И похоронили за оградой кладбища как отступника. Отступника не от Бога – от правил, которые установил отец Михаил. Тогда он и догадался, почему на него так злобятся: его-то за все годы ни разу ни за что не наказали. И никто его не заставлял каяться. Грешить не грешно, грешно – не каяться. Парень тот не покаялся – наказан был. Смертью.
Нет, не по пути с ними ему было. В Бога он верил, но в отца Михаила нет. И как тот не побоялся его отпустить? А ну как расскажет о них кому? А впрочем, кому они мешают?
На рассвете его вывели на дорогу. Накануне хозяйка дома, в котором он жил, отдала ему костюм умершего мужа. Прихватил он с собой в торбу и балахон, служивший ему одеждой в общине. У него уже был план. Во-первых, разыскать женщину, у которой, как он вспомнил, были записи старушечьего бреда. А там как получится…
Теперь балахон служит ему и простыней, и одеялом. Под головой вместо подушки – торбочка с тетрадками и метрикой. То, что в тетрадках, он знает почти наизусть! На первый взгляд – бред больной старухи. Когда вчитаешься – все логично. А значит – правда. И доказательства, которых у него не было двадцать лет назад, – вот они.
Глава 24
Кучеренко давил и давил на кнопку звонка. Тревога вползла в его душу, еще когда он ехал к Махотиным. А что, если Лиза уже знает? Что с ней будет? Поднимался по лестнице уже успокоенным: убедил себя, что она женщина сильная, сделать с собой ничего не сделает, скорее