Снизу послышались голоса. Кучеренко спустился по лестнице на один пролет. Из двери квартиры выглядывала женская голова – его приход не остался незамеченным.
– Простите, вы не знаете, Елизавета Евгеньевна сегодня никуда не выходила? – Он старался говорить вежливо, хотя такие вот тетки вызывали в нем только одно желание: обозвать пообидней. Засаленный халат на толстом животе, ноги, обутые в стоптанные шлепки, и железки в жидких волосенках – пародия на женщину. Он всегда всех сравнивал с Верой Александровной, даже дома носившей туфли на низком каблучке.
– Они уехали все. В деревню. А собака осталась. Воет как – жуть!
– Какая собака? – У Кучеренко от удивления пропала тревога за Лизу. Живую собаку в доме Лиза бы не потерпела.
– Я же говорю – псина там воет у них. Сами уехали, а собаку не взяли. Вот и воет голодная! Службу спасения звать надо!
– Да нет у них никакой собаки, – недоуменно возразил Кучеренко.
– А вы послушайте, послушайте!
Кучеренко вернулся к квартире Махотиных и приложил ухо к двери. В квартире явно кто-то был! Что-то упало, разбилось, стукнулось о стену. А вот и вой! Кучеренко отпрянул. То, что собаки не было, это факт. Значит…
– Лиза, открой, это я! Лиза! – забарабанил он в дверь кулаками. Он догадался, кто так жутко голосит. «Вот тебе и сильная женщина!» – усмехнулся он. Лизка может переколотить всю посуду и сломать все, что ломается. Вот этим она сейчас и занята. Значит, уже знает.
– Лиза, не откроешь, привезу службу спасения! – Он старался говорить громко, чтобы она услышала его голос в том шуме, который сама же и создавала.
В квартире все стихло. В замке повернулся ключ. Кучеренко толкнул дверь. Лиза, растрепанная, в разорванной юбке и босиком, стояла в коридоре, зажав в руке статуэтку собаки.
– Тише, ну, тише, Лизок! Отдай-ка мне эту псинку. – Он протянул к ней руку.
Лиза посмотрела на него, все еще не узнавая, и, размахнувшись, шваркнула собаку об стену. Вокруг разлетелись мелкие кусочки фарфора.
– Лизок, больше ничего не трогай. – Кучеренко подошел к ней и взял ее руки в свои. – Пойдем чайку глотнем. Только тапки надень. – Она послушно сунула ноги в первые попавшиеся шлепанцы. Он повел ее в сторону кухни, наступая прямо на битое стекло. Усадил на стул, а сам устроился рядом на табурете.
– Ты знаешь, дядя Вова, да?
– О папке твоем и Ларке? Знаю. Потому и приехал.
– Она же, гадина, все рассчитала! Дождалась, пока он в маразм впадет, и тут как тут! Он же сейчас может таких глупостей натворить, так, дядя Вова?
– Вот об этом и давай поговорим.
– Что мы сделать можем? Ты знаешь, они уехали! Нет, ты пойми, эта сучка захотела, и он за час все оформил – и визы, и путевки! Она специально его из города увезла, подальше от нас. А там что: море, песочек, романтика. Старик размяк – и готов!
– Твоего отца так просто не купишь, Лизок!
– Эта купит! Поверь, дядя Вова, ее никто не знает так хорошо, как я! Она маленькая была – змея! Хитрая, лицемерная. А уж сейчас! Отец женится на ней, вот увидишь!
– А вот этого мы не допустим!
Лиза посмотрела на Кучеренко уже довольно спокойно.
– Лизок, придется применить крайнее средство. Скажи, Ларка знает, как погибла ее мать?
– Возможно, и знает. Она ведь скрытная, по ней ничего не скажешь!
– То есть она знает, что мать ее кто-то сжег заживо.
– Скорее нет. Борька ей так напрямую не говорил. Просто что погибла при пожаре.
– Очень хорошо. Вот ты ей и скажешь. И еще скажешь, по чьему приказу это сделано, – делая ударение на слове «приказу», твердо произнес Кучеренко.
– Нет, дядя Вова, нет! – Лиза побледнела. – Она же его убьет!
– Вот и хорошо. То есть мы не позволим, конечно. – Он успокаивающе похлопал ее по руке. – Лиза, пойми! Твоего отца уговаривать бесполезно, я пытался. Он влюбился, поверь мне на слово. Случился с ним такой старческий грех!
– У-у, сука! – не сдержалась опять Лиза.
– Да, она самая. И к тому же я никогда не поверю, что Ларка способна влюбиться. Она его просто использует. Теперь представь, какова у нее будет реакция, когда она узнает, что именно твой отец приказал поджечь дом ее матери?
– Она не я, посуду бить не станет. Скорее, продумает все – и…
– Вот! А в этот момент мы ее и… нейтрализуем!
– А если не успеешь?
– Лизок, когда это я не успевал? В лучшем для нее случае, отправим ее в дурку с соответствующим диагнозом. В худшем – сама понимаешь, ей не жить. Надеюсь, жалеть ее ты не будешь? Смерть ее матери ты перенесла стоически. – Он усмехнулся.
– Нет, я все же боюсь.
– Чего?
– Ты не думал, что она причиной всех бед может посчитать меня, а не отца? Это из-за моей любви к Борису отец сделал его вдовцом.
– Ты тогда, Лизок, была совсем неадекватна. Опасался он за твой рассудок, вот и принял такое решение. Вспомни, когда у Борьки родился ребенок, Ларка то бишь, ты чуть сама в дурку не попала.
– Да, я хотела даже таблеток наглотаться или вены порезать. Дура была!
– Конечно, дура, кто ж спорит. Было бы из-за кого!
– Не надо, дядя Вова!
– Ладно, давай о деле. Другого выхода у нас нет. Мы вот что сделаем. Ты ей позвонишь и по телефону информацию и донесешь. А сама из дома уедешь. Ларка, если домой из аэропорта поедет, – тебя не найдет. Уверен, сразу в офис рванет, там я ее и приму. Пойми, мы теряем столько, что жизнь какой-то, пусть и красивой девки в этой игре ничего не значит. Империю Крестовского дробить нельзя! Потому и я не женился.
– А почему, кстати, ты не женился? Только ли из-за денег?
– Не встретил такую, как твоя бабушка, Лизок. – Кучеренко говорил серьезно и с печалью в голосе. – Таких женщин больше нет. Их просто не бывает.
– Это ты про бабу Веру?
– Баба Вера! Бабы на базаре яйцами куриными торгуют. И капустой квашеной. А она до смерти оставалась Верой Александровной Крестовской! – сказал он и отвернулся к окну.
«Да он любил бабушку всегда!» Лиза в изумлении взглянула на Кучеренко.
– Я чувствую свою вину перед ней. – Кучеренко по-прежнему смотрел в окно. – Я не сумел тогда отговорить твоего отца. А она обо всем узнала. Узнала, что ее сын – убийца. Ты помнишь, тогда она и слегла. И уже не оправилась. И близко к себе нас не подпускала, ты просто не знала, наверное. Отец приходил, а она и его гнала. Так и умерла, не простивши. Рядом только сиделка была.
– Я не знала…
– Кроме нас троих, никто ничего не знал. И вдруг уже после ее смерти приходит к твоему отцу один хмырь, сожитель сиделки, и давай его на бабки разводить, мол, знаю, что это