– Ты все сказал, Вишняков? – Махотин спокойно опрокинул в рот четвертую рюмку.
– Ты, Палыч, не кокетничай! Ежу понятно, что тебе и самому в радость копаться во всем этом. Кроме того, зная тебя, я не поверю, что размеренная сельская жизнь тебе не наскучила. – Борин говорил, усмехаясь и поглядывая искоса на насупленного Махотина.
– Ну, вроде того, – буркнул Вишняков.
– Леня, ты с чем приехал? По делу Галины Ветровой есть что?
– Не то чтобы много, но есть. Я был в больнице у ее дочери. Девушка очень больна, ей нужна операция, я разговаривал с врачом. А теперь слушай. Ее мать была уверена, что скоро у нее эти деньги будут. Чуешь? У медсестры – и двадцать тысяч баксов. И как, ты думаешь, она собиралась их доставать? А теперь вспомни записку, которую ты получил. Она сказала, что написала ее она. Так?
– Не написала, а прислала.
– Правильно. А может быть, и написала сама. Кстати, конвертик ты мне так и не показал!
– Искал я его сейчас, когда к нам заезжали. Помню, что в кармане лежал, но куда делся? Лизка увезла, что ли? Только зачем ей?
– Ладно. Пойдем дальше. Она хотела тебе что-то рассказать. О чем?
– Не знаю, сказала, что все объяснит при встрече.
– А встреча не состоялась. Кому-то не нужно было, чтобы вы встретились. Я думаю, она хотела тебе продать информацию. Или это мог быть шантаж. Что такое она про тебя знает, за что ты можешь отвалить ей денежек?
– Ничего. У нас была с ней связь, много лет назад, она маленькой Ларке уколы приходила делать, когда Лизка в отпуск уехала. Но это, как говорится, никому не интересно. Лизка и так все знает, она на такие мелкие мои романы и внимания никогда не обращала. Кому еще это надо?
– Может быть, Галина думала иначе?
– Нет, только не она. Глупо после стольких лет! А денег на операцию дочери она могла и так попросить, я бы дал. И дам. Я думаю, дело в другом. Знаешь, за кем она ухаживала в восьмидесятых? Она была сиделкой при матери Крестовского. Вера Александровна слегла, кстати, сразу же после пожара. Хотя она человек к этому делу сторонний.
– А вот и нет! Приветствую всех! – Лукич, слышавший последние слова Махотина, решил вмешаться. Как он вошел, заметила только Анна, но, увидев его предостерегающий жест, промолчала.
– О! Местная власть! Знакомьтесь – Семен Лукич, участковый. Леонид Борин – следователь городской прокуратуры.
– Что, уже и туда слава о наших делах докатилась? Махотин, ты сдал?
– Не пыли, Лукич! Тут, оказывается, все одной веревочкой повязано. Чего ты там про Веру Александровну?
– Дайте человеку выпить и поесть. – Анна поставила перед Лукичом тарелку.
– Спасибо, Анна, я только из Кротовки от тестя.
– Вижу, принял. – Вишняков потянул носом.
– Да, уважил старика. Потом к Елене заехал, думал, вы там. Вам пирожков нажарили, Алена твоя лепила! – Он кивнул Махотину.
– Аленка?! Да она не знает, что тесто из муки делают!
– Теперь знает, не волнуйся. Елена ее научила. Но я не о пирожках. Интересно другое: вхожу, а они про какую-то Веру судачат. Оказалось, Веру Александровну помянули. Крестовскую.
– Мать Крестовского? А Елена откуда ее знает?
– Ну, мать или не мать, неизвестно. Так же звали и пропавшую старшую дочь старого барина. Сестру Анфисы Челышевой. Правильно, Анфисы, на дочери которой, Любаве, ты, Борис, был женат! Получается, что она в город уехала после гибели первенца Анфисы и Мирона, а там и родила сына. А он стал твоим тестем.
– Кино! Ей-богу, сериал! – Вишняков запутался окончательно. – Кто-нибудь объяснит, что за мелодрама тут разыгрывается?
– Петя, ну все же так просто! – Анна хотела вмешаться.
– Давай на пальцах. Смотри схему. – Лукич достал из кармана уже изрядно потрепанный листок. – Кротовка – тут Челышевы. У них сын Мирон и дочь Надежда.
Тут – Рождественка. Крестовские. У них две дочери – Вера и Анфиса. Мирон женится на Анфисе и уезжает к ней и Вере в Рождественку. Кстати, жили они в твоем, Борис, теперешнем доме!
– Вот это да!
– У Мирона и Анфисы родился сын Саша. Он утонул в Юзе, когда ему было два года. Анфиса и Мирон уезжают к сестре Мирона Надежде в Кротовку. Вера исчезает в неизвестном направлении. Все пока ясно?
Теперь дальше. Богаты были и Челышевы, и Крестовские. После революции они вроде как отдали все в пользу новой власти. Но вот все ли? Я думаю, часть каменьев и золота была припрятана как раз в той могиле, в которой рылся тот, кто приложил нашего Мишку. Об этом тайнике могли знать и Вера, и Мирон с Анфисой, и Надежда. Но все, кто знали их, говорят, что жили они крайне бедно.
– Кроме Веры. Она же в город уехала.
– Вот именно. Как она жила, Борис?
– Да уж не бедствовала, но у Крестовского денег полно!
– А тогда, до перестроечных времен?
– Не знаю. Вот Лизка точно ни в чем не нуждалась. Ей все девчонки завидовали.
– Вот! А откуда деньги при советской-то власти? Кем работала Вера Александровна?
– Никем вроде… Или в школе… Не знаю!
– Что и требовалось доказать. Деньги были явно не сродни зарплате учителя. Я думаю, уезжая, она из тайника все забрала. И понемногу реализовывала. На что и жили. Возможно, первоначальный капитал для раскрутки Крестовскому дала она же. Это смотря сколько золотишка у нее было в кубышке. И, опять же, можно предположить, что до болезни не все она из тайника забрала! Теперь дальше. Кто-то еще узнал об этом тайнике. Причем недавно. Узнал и конкретное его место. И попытался достать припрятанное.
– А записка в старом конверте с какого боку?
– Сам подумай. Записку, как я понял, написала эта женщина, Галина, как ее…
– …Ветрова.
– Ветрова. А она у нас была кто? Медсестра. И работала она сиделкой у кого? Правильно, у Веры Александровны Крестовской.
– Так это же когда было?
– Так и конвертик старый, тех времен!
– И зачем ей, Галине Ветровой, все это сейчас?
– У тебя дочь есть, Махотин? Целых две. И здоровые, тьфу-тьфу, не сглазить. А у нее дочь одна и очень больная. И ей нужна операция. А на то нужны деньги. Мать на все пойдет от отчаяния. Я думаю, что про клад она узнала давно. От Веры Александровны и узнала. В бреду та проговорилась или просто рассказала единственному человеку, который с ней находился рядом, не так уж и важно. Решилась Галина Ветрова на то, чтобы использовать эту информацию, тогда, когда
