Какое милое признание.
А мне хотелось бы знать, если меня обнаружат, то сразу шею свернут или погодят слегка?
– А вчера… я смотрела и думала, что умру за него… если он попросит, вот прямо на месте возьму и умру. Потом, правда, отпустило…
– И ты испугалась?
А то… я бы тоже испугалась. Прекрасно понимаю Офелию. Мне вот подобная самоотверженность тоже несвойственна, и если бы вдруг взыграло во мне желание немедля душу за кого-то отдать с телом вкупе, я бы… я бы к психиатру обратилась.
Должны же здесь психиатры быть.
– Естественно, я испугалась… а он еще смотрит так, будто знает все, и спрашивает, мол, не хочешь ли на крышу прогуляться. Там закаты диво до чего хороши… закаты… ему всегда было наплевать и на закаты, и на рассветы, и на прочую дребедень романтическую, а тут…
– Успокойся.
– Ты обещал защиту!
– Обещал, значит, защищу…
– Нет! – взвизгнула Офелия. – Я не хочу… я… жизнь дороже… послушай, если надо, я снова выйду замуж… за кого скажете, за того и выйду. Хромой… косой… садист… но я хочу жить! А если останусь рядом с ним, то… я знаю, что умру! Неужели ты настолько меня ненавидишь?
Мне было тоже интересно.
– Я не ненавижу… просто… есть кое-что важнее моих желаний.
И ее, надо полагать.
Долг перед родом и прочая хрень, которая заставляет людей совершать поступки, противоречащие здравому смыслу и инстинкту самосохранения.
– Плевать, я…
– Офелия…
– Нет, пропусти и…
– Уже поздно, Офелия. Я вижу метку…
Рыдающая Офелия обнаружилась за библиотекой. Она устроилась на лавочке, по весне утопавшей в зелени и цвету. Ныне ни зелени, ни цвета не осталось, одни лишь темные палки, ощетинившиеся изрядной длины колючками.
Сизая стена библиотеки.
Водосточная труба и лужа, образовавшаяся под лавкой. Чугунные лапы увязли в грязи, да и вообще местечко изрядно располагало к страданиям душевным.
– Что за метка? – спросила я, устраиваясь рядом.
Лавка оказалась влажной, и брюки промокли.
Да и холод…
– Что? – Офелия шмыгнула носом.
– Метка, говорю. Что за метка, которую Рай увидел?
– Ты подслушивала?
Сколько возмущения. Можно подумать, она тут святая…
– Меньше трепитесь в общественных местах.
А слезы были не показные… личико утратило кукольную прелесть. Глаза распухли и покраснели, нос тоже раздулся. Губы дрожат…
– Я умру!
– Все мы умрем, – я пожала плечами.
– Нет, ты не понимаешь… я умру в течение суток… они… они видят печать… проклятый дар, и… и вообще…
Спустя полчаса задушевной беседы, сотни проклятий и двух сотен угроз в адрес не пойми кого удалось выяснить примерно следующее.
Рай – сволочь и тварь редкостная.
Обещал защитить, а вместо этого…
У нее ведь ребенок будет. И что с того, что Рай не знает. Почему? Потому что скотина. И если рассказать, он придумает, как от ребенка избавиться. Нужен тот ему… внебрачный… от девицы сомнительных моральных качеств. Ладно, не девицы, но… Рай всегда четко давал понять: постель постелью, а работа работой… ребенок работе помешает… и это ведь так легко, взять и убить… а Офелия его уже любит.
Просто так.
Безотносительно потенциальной выгоды… в конце концов, ей есть что продать и она отнюдь не так бедна, как говорила… имеются драгоценности и вообще… тихая жизнь вдали от развлечений…
И быть может, у ее дочери получится то, что не вышло у самой Офелии, – стать счастливой.
Только ничего этого не будет: Офелия умрет.
Она еще тогда, после нашего разговора, попросила отпустить ее, но Рай… упрямый… и вообще тварь. Она говорила? Конечно, говорила… ничего, еще раз повторит… отказался. Пригрозил… чем?
Нашлось чем…
И поклялся защитить, а теперь на Офелии печать.
И не будет ни домика, ни дочери, ничего не будет. И она понятия не имеет, как быть, как…
– Ночуешь у меня, – сказала я, взяв эту страдающую идиотку за руку. – И вообще…
Что именно «вообще», я плохо представляла, но Офелия, шмыгнув носом, ожила.
– Ты… ты мне поможешь?
Ага.
И помогу.
И всех спасу. И вообще я всемогуща, аки Бог…
Малкольма, заглянувшего на огонек, девичьи посиделки, мягко говоря, удивили.
– А…
– Привет, – сказала я, окидывая рыжего пристальным взглядом.
Хреновато выглядит.
И оно, конечно, понятно. С одной стороны, точно узнать, что смертельно болен, а с другой, что папочка это тоже знает и уже готовит похороны, фигурально выражаясь.
– Мы вот решили посидеть тесной дружеской компанией. Присоединяйся. Кстати, ее Айзеку твой приятель подсунул. Никакой любви, чистой воды сделка.
Офелия надулась.
И отвернулась к окну, но попытки встать и уйти не сделала. Правильно, страх здорово мозги прочищает и в принципе неплох как средство избавления от иллюзий.
– А еще она залетела от твоего приятеля…
Что?
Я врачебную тайну блюсти не клялась.
– …но ему не говорит, потому что боится…
Малкольм открыл рот.
Закрыл.
Сел на пол рядом с Офелией и, взяв ее за руку, нахмурился. Сидел так долго, минут пять, я успела дожевать забытую позавчера в сумке булку. Вообще аппетит мой, на который я и прежде не жаловалась, стал вовсе непомерным. С другой стороны, бесплатно ничего не бывает, а сил я трачу изрядно.
– Рай никогда бы… – наконец произнес Малкольм, впрочем, без особой уверенности. Ага, Рай хороший, просто жизнь дерьмо и обстоятельства так сложились.
Слышала я подобное.
И верить не собиралась. Офелия в общем-то тоже…
– Молчи! – потребовала она и поспешно добавила: – И вообще отец не он, а…
Хорошая попытка, но даже рыжий не настолько наивен, чтобы поверить. Однако кивнул, мол, все так и есть, был тут еще один прекрасный принц, буквально мимо пробегал… задержался ненадолго…
– А еще он на ней печать увидел. Если, конечно, не солгал.
– С таким не шутят. – Малкольм выпустил ладошку Офелии. – Это плохо…
А то, даже я понимаю, что хорошего немного, вот только… в обычных обстоятельствах, может, и не шутят, но ныне-то дело сверхординарное, поэтому на слово верить брюнетику я бы не стала. Впрочем, сомнения свои я благоразумно оставила при себе.
– И что вы собираетесь делать? – Малкольм потер нос.
– Сидеть и ждать.
Ответ был, по-моему, очевиден.
Сидеть пришлось долго. И чтобы сидение не проходило в унылой тишине, где один человек явно раздумывает над перспективой смерти близкой, а другой, озабоченный подобной же перспективой, но в отдаленном будущем, мается тайной, обладателем которой стал, я отправила Малкольма в столовую.
– Зачем ты ему рассказала?! – зашипела Офелия, стоило двери закрыться.
– За шкафом.
– Ты… ты не понимаешь…
– Я понимаю, что ты сейчас преисполнилась гордого намерения удалиться в закат вместе с ребенком, – я забралась на кровать. Желания уступить оную кому бы то ни было я не испытывала. Во-первых, никогда не отличалась избытком любви к ближним, во-вторых, откажутся. – И там, в тиши и покое, воспитывать его на свой лад… только… ты
