У Оленьки туфли на каблучках.
И сменка тоже.
Впрочем, сменки от нее никто особо не требует. Оленькины родители помогают школе, и поэтому на некоторые вещи администрация закрывает глаза. Нет, Оленька не наглеет.
Она учится, и неплохо.
Очень даже неплохо.
У Оленьки хорошая память и живой ум. Она говорит, не заикаясь и не спотыкаясь на словах. Она складывает в уме трехзначные числа и перемножает двузначные… и знает о культуре Египта едва ли не больше нашей исторички. Оленька в Египте бывала в отличие от Виктории Львовны, но…
Ей простительно.
Ей прощают всегда и все, и даже непонятную, необъяснимую неприязнь ко мне.
Дышать.
И злость… не тоска… соленые огурцы в сумке? Ерунда… они протекли на учебники, и, значит, в конце года меня ждет веселая встреча с нашей библиотекаршей…
Клей на стуле.
Всем смешно…
Или красное пятно, которое появляется на второй моей юбке… Все молчат и хихикают, а я с этим пятном весь день хожу, и никто никогда…
Меня в отличие от Оленьки не любят. И будь воля нашей классной, да и не только ее, меня бы выставили. И пытались. Разговаривали, что я не потяну старшие классы, что, возможно, мне стоит перевестись куда-то…
Я послала их.
Мысленно – на хрен. А вслух пообещала накатать жалобу в министерство. А что… я ведь сирота почти и учусь неплохо… их стараниями, собственным желанием доказать, что способна на большее.
Я не приму навязываемую ими судьбу.
Только едва ли не каждый урок становится битвой.
Меня пытаются подловить.
Доказать, что я не готова… и если той же Оленьке рассеянность прощают, она ведь так очаровательна, мила и, вообще, с кем не случается, то я… любое отступление от учебника – повод занизить оценку.
Но я держусь.
Я ненавижу их всех… хорошо, правильно, надеюсь, этой ненависти хватит, чтобы сгорела тоска. Я ведь тогда думала про самоубийство… а что, шаг с крыши – и вперед. Или вены перерезать. Это безболезненная смерть, так говорят.
Горячая вода.
Бритва.
Тоска плывет и плавится. Малкольм что-то кричит, пытаясь дозваться, и у него даже получается. По зелени, окутавшей брюнета, идут искры.
Словно трещины.
Я не слышу слов. Пытаюсь, но собственное прошлое утягивает.
Школьный вечер.
На Оленьке светлое платье, нарочито простое, но это обманчивая простота. Все знают, сколько стоят такие наряды. И классуха отворачивается, не в силах совладать с собой. Ее выражение лица говорит мне о многом, ненадолго примиряя с этой измученной жизнью женщиной.
Ей обидно.
Она всю жизнь работала честно, а в итоге что?
Ничего.
И я даже понимаю, что на самом деле она ненавидит эту вот Оленьку с ее платьем стоимостью в полугодовую зарплату Ольги Николаевны, но здравый смысл подсказывает, что ненависть нужно перенаправить. И тогда, быть может, Оленькины благодарные родители в конце года сделают подарок не только школе…
Мне ясны те мысли, и ясность немного пугает.
Музыка.
Танцы. Обжимания в холле… у Оленьки много поклонников, но встречается она со студентом, это знают все, и знание прибавляет восторга и преклонения.
Чушь какая.
Я привычно подпираю стену, дожидаясь, когда пройдет время и я, наконец, смогу свалить. Я бы вовсе не являлась, но… внеклассное, чтоб его, мероприятие. А у меня и без того проблемы… и бабушку опять вызывают, якобы за мою грубость…
Стена холодная.
На столе печенье, тортики и сок. Конфетки. Апельсинки. Чаепитие. И классная суетится, ведь на вечер обещала заглянуть завуч…
Уйти получается.
Сначала в холл, потом и вниз спуститься.
А за школой меня ждут.
– Куда собралась, Маргоша? – этот голос я знаю хорошо. Евгешкин, верный Оленькин рыцарь, готовый исполнить любую ее прихоть. На самом деле он не злой, но напрочь безмозглый и без Оленьки ему не выжить.
Он это не столько понимает, сколько шкурой своей дубовой чует. А потому и старается.
– Отвали, – я сую руки в карманы.
Джинсы.
Свитер.
Видала я эти вечера неформальных встреч с их разнарядкой на красоту. Нет у меня платьев, а джинсы, они везде демократичны. Мои даже вполне приличные, получилось в секонде добыть интересную пару.
– Не кипиши, – Евгешкин заступает дорогу. – Разговор имеется.
А он не один.
Вальская и Тимонина, еще две закадычные подружки, которые и в туалет парой ходят. И голова у них одна на двоих, и тоже Оленькина. Ага…
– Говори, – я наклонилась, подобрав камень.
А что, с камнем оно всегда надежней. И Евгешкин укоризненно покачал головой: мол, ко мне со всей душой, а я тут с камнями вожусь и вообще явно вознамерилась нанести тяжкие телесные.
– Ты Оле нахамила. Надо извиниться.
– Когда?
– Чего? – он хмурится. Простой вопрос не укладывается в светлой его голове. На самом деле Евгешкин красавец, и половина наших девчонок вздыхает по нему… классе в восьмом я тоже. Впрочем, влюбленность быстро сошла на нет, когда Евгешкин, отловив меня в коридоре, велел не позорить его.
– Когда нахамила?
Сестрички-лисички в розовых пышных платьях хихикают. Кажется, они успели принять, и отнюдь не чаю. Этот блеск в глазах мне хорошо знаком.
Интересно, знает ли…
– Извинись…
– Иди на хрен, – я подкинула камень в руке. – И этих дур забирай. Отправьте их домой, пока не запалились.
Хихиканье стало громче. А потом Вальская, завизжав, бросилась на меня…
Мое существование противно логике мира. Не будь меня, все бы сложилось иначе.
Короткий роман.
И расставание.
Мама бы нашла другого, не успела бы прикипеть сердцем. И отец вернулся бы к семье, к Мелиссе, и не было бы отравляющего разум зелья, а я…
Пальцы вцепились в волосы, и я позволила ей оседлать себя. Я не дура, я понимаю, к чему все… у Вальской отец пусть и не так богат, как Оленькин, но тоже в городе человек известный. Трону ее пальцем…
Она кричала.
И пыталась выцарапать мне глаза.
И…
Я душила свою ярость. Я заталкивала ее в глубь себя, вместе с раздражением и ненавистью, я запрещала себе отвечать и…
И оказывается, это никуда не исчезло.
Я по-прежнему их ненавидела.
Всех.
Директрису.
Завуча, которая разбирала инцидент и тоже ненавидела меня за то, что приходится изворачиваться. Евгешкин ведь все записал, как ему и велели. И видео в Сеть слил… и вытащить, затереть его уже не получилось. Сеть ведь место такое…
В душе кипело.
Хотелось высказать все…
– Очень неприятно осознавать, что…
Им всем хотелось выставить виноватой меня. И если бы я ответила, как им хотелось, чтобы я ответила, тем более что смирение мне обычно было несвойственно. А расследование началось, потому как слишком уж громкий выхлоп получился с той истории.
Затаенного гнева хватило, чтобы тоска занялась.
И горела ярко.
Дым заполнял пустоту и глаза резал, будто настоящий. А я… я была там, в тесном кабинетике, выслушивая сбивчивы извинения…
Мне подарили куртку.
Сапоги. И еще розовую сумочку со стразами. Вальская, обняв, чмокнула в щечку. Как ее не стошнило? А Евгешкин ушел из школы. Поговаривали,
