Пожалуй, все же стоит навестить старых однокурсников. Они в делах вышних соображают куда больше, нежели Фредерик…
Айзек… своенравный мальчик, несколько избалованный, с рождения наивно полагающий, что в этом мире для него открыты если не все дороги, то многие… Не злой.
Это, наверное, хорошо, но в общем разрезе значения не имеет.
Путь его был предопределен.
Лучшие наставники.
Развитие дара. Элитный Ирхат… судя по ведомостям и переданному делу, Айзек там был в числе лучших, и отнюдь не благодаря роду. В Ирхате значение имеют сила, талант и старания.
Даже старания стоит на первое место поставить.
И потом эта нелепая история… краткий отчет, из которого понятно, что ровным счетом ничего не понятно. Как эти двое вообще проникли на охраняемый полигон? Стертая память. Нарушение обмена энергией.
И снова тишина.
А ведь помнится, что лет этак десять назад шиггатцы попытались воздействовать, даже не на наследников первой дюжины, на чью-то то ли родственницу, то ли метрессу, но скандал вышел знатный. Контора в ту историю вцепилась, что бульдог в чужой хвост… Трясло и столицу, и все королевство.
Газеты орали что собаки на сцепке.
Сплетники сплетничали.
Справедливость кое-как да торжествовала, но… а тут будто и расследования толком не проводилось. И почему вдруг от мыслей подобных поясница ныть начинает? Или не от мыслей, а этаким напоминанием, что ни один подвиг для организма даром не проходит.
Малкольм.
Раймонд… бездельнички из богатых, но не сказать чтоб вовсе пропащие. Один талантливый целитель, другой – деструктор редкого дара. Небось в Ирхате, документы на перевод оформляя, не раз и не два слезу пускали… кому охота лишать себя этакого подарочка.
Только вот…
Ректор двумя пальцами подхватил тающего единорога и перенес в цветочную кадку. Пусть уж пользу приносит, раз так вышло…
А с мальчиками неладно.
Определенно.
И надобно, надобно будет завтра в гости прогуляться.
Глава 40
Этот дом знавал иные времена.
Дрожание свечей и гул пламени в каминах. Всенепременные сквозняки, без которых не способно было обойтись ни одно мало-мальски древнее строение. Торжественная тишина библиотеки. И суета подчердачного этажа, где ютились слуги.
Младшие горничные.
Старшие.
Камеристки и экономка. Лакеи и важный распорядитель, главным достоинством которого, помимо роскошных баков, была верность что дому, что семейству. Кухонные рабочие и те, кого даже на кухню пускали лишь в праздничные дни.
Гувернеры и гувернантки, которые уже не слуги, но еще и не господа. Бедные родственники и приживалки. Воспитанницы. Компаньонки…
Хозяева, бывшие сердцем его и частью каменной плоти, пусть и не способна она ожить.
Дом помнил.
И трепетно хранил память картинной галереей, где запечатлели всех, кого сочли достойным… были даже младенчики, которым боги не судили жизни, но…
Родовое древо расцветало из пера сказочной птицы.
И женщина в строгом черном платье, пожалуй, несколько вышедшем из моды, разглядывала это перо пристально, будто пытаясь обнаружить в потускневшей позолоте что-то…
Особое?
Тайное?
– Госпожа… – ее камеристка, а заодно уж и горничная – она давно уже сократила штат прислуги, благо предлог имелся, – поклонилась. – Чай накрыт…
– Иди…
Взмах руки. И широкий рукав опадает, ложится тяжелой волной, обнажая морщинистое запястье. Нить жемчуга лишь подчеркивала желтизну кожи.
– Госпожа?
– Можешь быть свободна… только проследи, чтобы грелка на месте была. А то в прошлый раз пришлось спускаться…
В доме имелся лифт. Все же она была не настолько безумна, чтобы не позволить современным удобствам облегчить собственную жизнь. А ноги ныли, особенно к вечеру или вот в такую зимнюю погоду… ветра ныне совсем расшалились.
Бессовестные.
И задувают… в лаборатории вовсе находиться невозможно, хотя еще прошлым годом она установила современные батареи, а вот, поди ж ты, не справляются.
– И передай Керенцу, что если кто будет спрашивать, то меня нет…
Никто не будет.
Кому она нужна?
Кому интересна? Осколок некогда великого рода, а теперь вот…
Она коснулась-таки пера, не рисованного, а вышитого золотой нитью. По семейной легенде, сделала это как раз Аугуста Золотое Перо, получив от благодарного короля во спасение титул и земли…
Снова пора на реставрацию отдавать.
И не первый раз, и даже не десятый, а потому вряд ли осталась здесь хоть нить от того, древнего рукоделия…
Кинкейд Благородный…
Безземельный рыцарь – королевской фаворитке не так просто найти достойного супруга… и трое детей, среди которых особым правом наделен старший.
Древо жизни разворачивалось и разрасталось, оплеталось именами и фигурами, знаменовавшими связи… и где они теперь? Где все те, кто кровью и браком некогда клялся в вечной любви?
Пыль.
Да, пыли много, надобно сказать, чтобы вновь уборку затеяли. Придется приглашать людей… она ненавидела посторонних людей в доме своем, но…
Подхватив юбки, женщина поднялась на второй этаж.
Столик у окна.
Кресло-качалка. Забытая книга. Камин и плед… только кошки и не хватает. Боги, до чего она докатилась? А ведь мыслилось, что все-то у нее сложится иначе…
Одиночество не мешало.
Попривыкла, и вообще… вот только ноги болели сильнее обычного.
Она сама налила себе чаю и чашку взяла. И глаза прикрыла, не желая видеть ни огня, ни льда, узоры которого расползались по стеклу.
– Матушка… – этот голос вывел из полудремы, в которой она, сама того не замечая, проводила все больше и больше времени.
– Я же просила говорить, что меня нет, – брюзгливо сказала женщина и смахнула капли пролитого чая с юбки. На жемчуг тоже попало.
Прежде жемчуг восстанавливали в крови или вот в желудках свежезабитых кур, но она нашла иной способ, куда менее травмирующий камни.
Патент приносит доход, как и другие, но… деньги на самом деле такая безделица.
– Я знаю тебя лучше, чем кто-либо, – ее умершая надежда скинул плед с кресла. – Тебе больше некуда идти.
Горько.
И правда. Только от правдивости горечи меньше не становится.
– Что-то случилось, дорогой? – чай в зачарованном чайнике не остыл, но настоялся, и во вкусе появилась характерная кислинка.
Все-таки она не любит чай, но пьет, поддерживая еще родителями заведенную традицию.
Какой в этом смысл?
Какой вообще смысл во всем?..
– Мой знакомый сказал, что ты привлекла внимание Конторы, матушка, – из рукава Никхарта появилась склянка, крохотная, на четверть унции.
Синее стекло.
Залитое сургучом горлышко. И… ее сын… неужели он и вправду… и Контора хороша, кто бы мог подумать, что там такие чистоплюи сидят.
– Мне сообщили крайне неприятную информацию, – он отер склянку платком и, взяв за тонкое горлышко – чуть сожми и треснет, – протянул ей. – Мне было печально слышать такое…
– Мне жаль.
– Матушка, – он оказался рядом, приобнял, как когда-то…
А ведь она всерьез надеялась, что зелье спасет… вернет ее мальчика, который вдруг перестал принадлежать ей одной. Аделия… Амелия – пустышка, она никогда не занимала много места в его жизни, равно как и в сердце.
А та, другая…
Всего отняла.
– Ты ведь понимаешь, что мы не можем позволить себе подобных обвинений, скандала…
