– Твоё «кое-что» – это как минимум госпремия? – пробормотала Женя, накрывая красное пятно салфеткой. – Или сразу Нобелевка?
– Расскажите, – попросила Инга.
– Ну, если коротко… Жень, помнишь, ещё в институте меня спецы подобрали? – Холодивкер кивнула. – Там были неплохие условия, ну, понятно, особая форма допуска, секретность, за границу ни-ни. Зато читать можно было! Сейчас этого не понять, а мы тогда за New England Journal of Medicine душу были готовы продать. А тут – спецхран, подписка, весь архив, копай – не хочу, да ещё наши штирлицы в клюве кое-какие материалы приносили, часто даже до публикации. В общем, нам удалось синтезировать одно вещество…
– Нам – это, я так понимаю, тебе? – спросила Женя.
Леонора серьёзно кивала.
– Ну да… Мы вышли на стадию доклинического исследования…
– Опыты на животных, – неожиданно громко сказала Мариам.
– Да, дочка. – Леонора недовольно на неё посмотрела. – А как иначе? Это наука. Вечный спор поколений, – объяснила она гостям.
– Анатолий, простите меня, я немного плаваю в терминах. – Инга старалась удержать линию разговора.
– Я поясню. Вещество вводится в разных дозах, в разных сочетаниях, а мы наблюдаем за реакцией: как идёт метаболизм, скорость набора и снижения концентрации, как выводятся продукты полураспада – то есть работа почек, печени. Набираем статистику, а это тонны бумаги, бесконечные отчёты. Бывает, что в ходе исследования выявляются какие-то риски. – Он поднял глаза в поисках объяснения. – Например, тератогенность – способность вызывать врожденные уродства. Или специфическое поведение подопытных во время приёма, или неожиданный побочный эффект. Как правило, такой препарат дальше не используется.
Женя подняла вилку, протестуя.
– Не всегда! Случай с виагрой доказывает обратное – её изобрели благодаря побочке, так ведь? Искали средство от давления. В стационаре проверяли вещество, которым воздействовали на сосуды и сердце. Как они думали. – Холодивкер хмыкнула. – А тут неожиданно все начали жаловаться на длительную эрекцию. Ну, то есть не жаловаться, конечно… Короче, исходное исследование срочно закрыли, препарат перепрофилировали. И вуаля!
– Э-э-э-э… – Леонора выразительно кивнула на Мариам. Та закатила глаза.
– А на каких животных проводят апробацию? – спросила Инга.
Вертман сложил приборы на край тарелки.
– Сначала берут самых воспроизводимых, – охотно начал рассказывать он. – Животные непременно должны быть одинаковыми. Первыми идут мыши, затем крысы. Количество вещества рассчитывается исходя из веса подопытных. Следом кролики, обезьяны, иногда собаки, чаще всего бигли.
– Вообще-то они все – живые существа! – Мариам оторвалась от тарелки, где ковыряла салат.
– Это всё делается во благо человечества, Мариам, – остановила её возражения Леонора. – А ты, кстати, почему не ешь?
– Я же на диете, мама, – тихо сказала Мариам.
– Умница! – Леонора гордо глянула на Женю. – Женщина должна следить за собой. Наша Мариам взяла и похудела на целых восемь килограмм! Молодец, я считаю. Да, зайчонок?
Инга увидела, как щёки девочки заливает краска.
– Мам, не надо, пожалуйста, – еле слышно попросила она.
– Хм, новая форма «бегства от свободы»! – промычала Холодивкер Вертману.
– Всё так же увлечена этим допотопным марксистом? – улыбнулся он.
– Классика не устаревает. Индивидуальность по-прежнему переплавляется в удобоваримый стандарт, девяносто-шестьдесят-девяносто, чтобы легче укладывать в штабеля. Репрессивные механизмы те же, просто инструменты изменились. Бьюти-маркетинг – вот новая машина подавления личности. Отовсюду несётся: «Надо худеть! Только стройная женщина успешна!» Успех подсовывают в качестве эрзаца счастья. Недалеко мы ушли от рецептивной ориентации – всё ищем удовлетворения от внешних стимулов. А потом начинается анорексия – это по сути тот же невроз, «выражение моральных проблем», последствие насилия над психикой.
– Ох, Женька! – Вертман похлопал её по плечу. – Ещё тогда тебе говорил: иди в психиатрию! Замутила бы революцию в нашей карательной системе не хуже Лэйнга![8]
– Ты еще Фуко вспомни! Тогда уж в антипсихиатрию, – рассмеялась Женя.
– Конечно, если это спорт и правильное питание, – вернулась к теме Инга, – то отлично. Главное, чтобы худеть без химических добавок, которые сейчас в моде. Вот это может быть опасно. Согласна, Мариам?
– Конечно, – ответила та. – Я пойду? Спасибо, было очень вкусно.
Не просто так мы её выловили в «40К».
– Тему здорового образа жизни мы раскрыли. Теперь скажите, пожалуйста, где можно покурить? – спросила Женя.
– Леонора, спасибо за чудесный обед. – Инга встала.
Господи, как живут вместе эти люди! Как будто их пространства не пересекаются. Две параллельные реальности. Но, может, это и к лучшему? Она в Ниццу, он в лабораторию. А вот девочку жалко.
– Сбор курильщиков у меня в кабинете. – Вертман шумно отодвинул стул. – И дижестив там же…
– О, в этот частный клуб я не пойду! – сказала Леонора. – Потом неделя бронхита от вашего никотина.
Холодивкер незаметно показала Инге большой палец.
Кабинет разительно отличался от всего остального дома. Большой рабочий стол, книжные полки во все стены, никаких портьер на окнах и ковров на полу, вместо картин в тяжёлых рамах – листы с летящей графикой в стиле Нади Рушевой.
– Какие талантливые рисунки! – сказала Инга. – Чьи?
– Мариам балуется. Возьмите. – Вертман протянул ей простой стакан с янтарной жидкостью. – Отличный кальвадос, попробуйте.
– Вы рассказывали про вашу работу, – напомнила она.
– Да, занимательная была история. – Анатолий Ефимович сел в кресло. – Начнём с того, что с работы меня уволили. И собирались уничтожить все мои наработки. Десять лет труда, статистика – всё в корзину.
– Ничего себе, – выдохнула Женя. – Как ты с этим справился?
– Мне понадобилось три дня. Сначала я вынес бумаги. А потом и саму молекулу.
– Вот это да! Из спецлаборатории? С охраняемого объекта? Это какой год был?
– Самый что ни на есть лихой – девяносто второй. Охраняемого? Какой там! – махнул рукой Вертман. – Такой бардак был. Можно было вынести что угодно, хоть чуму в кармане, хоть холеру в банке. И потом продавать у метро, как бабушки носки и редиску.
– Но ты?.. – Холодивкер смотрела на него с восторгом.
– Пытался дома работать. Жил-то я до этого по советским меркам неплохо – нам шло всё самое дефицитное: мебель, телевизоры, ковры там всякие, дача. У меня даже «Волга» была! Тогда я продал всё, что мог, купил элементарное оборудование. Это, конечно, было не совсем то. А потом в какой-то момент смотрю – а вокруг меня одни голые стены, в холодильнике плесень, даже мышей кормить нечем. Пошёл к соседу натурально хлеба просить, а он в ответ: хочешь заработать? Никогда не угадаешь кем!
– Репетитором? – неуверенно предположила Женя.
Вертман довольно рассмеялся.
– Челночил я, Женька.
– Ты? – Холодивкер даже привстала.
– А что? Сделал рейд – новые реактивы. Сделал второй – есть чем за крыс заплатить.
Холодивкер смотрела на Ингу, всем своим видом показывая: «Вот видишь! А ты говоришь – убийца».
– Ты знаешь, Женька, я о том времени совсем не жалею. – Вертман посерьёзнел. – Я тогда понял для себя одну важную вещь: вот занимаешься ты высокой наукой, а тут раз – и видишь самое дно жизни. Измождённых несчастных людей, которые выбиваются из сил, чтобы просто выжить. Какое там
