– Ты хочешь сказать, что в секретной лаборатории КГБ по заданию партии и правительства делал «таблетку счастья»? Пилюлю «светлого будущего»? Коммунизмо-заместительную терапию? – спросила Женя. – И что? Её собирались распылить ядерным взрывом над одной шестой частью суши?
– Тебе бы в стендапе выступать! Работа с человеческим материалом отточила твой сарказм до совершенства.
– Анатолий, не слушайте её, – улыбнулась Инга.
– Инга, милая, мы с Женькой столько соли вместе съели…
– Правда, обильно запивая це-два-аш-пять-о-аш… – вставила Холодивкер.
– …что только смерть может нас поссорить. Ладно, это патетика. А по сути, на спецобъекте мы делали всё, что прикажут, попутно аккумулируя невероятный опыт. И мы, тут я совершенно серьёзно говорю, добрались до понимания действительно ключевых и системных вещей.
– Звучит красиво, – сказала Инга. – Но пока непонятно. При чем здесь счастье?
– Как организм реагирует на поток негатива? – спросил Анатолий Ефимович. – Тормозит, притупляет реакции, заливает антистрессовыми гормонами. При сильном испуге первым выбрасывается в кровь адреналин, он активирует скрытые ресурсы организма, которых в человеке очень много, для ликвидации угрозы. Следом идет кортизол, он своего рода антистрессовый и обезболивающий препарат. Дальше никакой компенсации не происходит, ведь стресс – это беспричинный страх. Организм живёт в постоянной гормональной атаке. И как он реагирует?
– Болью, – сказала Холодивкер.
– Даже животные, особенно высокоразвитые, как собаки, испытывают стресс, – продолжал Вертман. – В том числе и неконтролируемый. Павлов это хорошо изучил. Опыт был простой, рассказать?
– Конечно!
– Собаке показывали круг и поощряли едой, затем показывали эллипс и не кормили. Она быстро усвоила разницу. Но потом эллипс постепенно заменили кругом. И собака две недели пыталась понять, когда ей дадут еду. В результате животное заработало нервный срыв, сегодня мы такое состояние называем выученной беспомощностью. Она постоянно лежала, потеряла аппетит, забыла всё, чему до этого научилась.
– Это напоминает подростков. Сложность определения границ и смысла происходящего. – Женя кивнула в сторону Инги. – Катька год назад была сплошная выученная беспомощность.
– Нечему удивляться. – Вертман печально покачал головой. – По моим исследованиям, у нас уровень этих гормонов за сто лет вырос неимоверно. Так физиология отвечает на внешние воздействия. По сути, нами руководит невроз.
– О, с этим я полностью согласна! – кивнула Инга.
– Мы наполнены страхом. Он парализует. – Вертман на миг замолчал. – И я нашёл. Мой препарат эти страхи снимает. Человек возвращается к себе, своему естеству, воссоединяется с физиологией. Организм перестаёт ему мешать. – Он вскочил, стал ходить по кабинету. – Представьте, что вам предстоит выступление на публике, доклад или концерт. Вы готовы, но паника сковывает тело, сводит горло. Что делать? Можно, конечно, ходить к психотерапевту, вспомнить о детской травме, докопаться до первопричины, подсесть на эту бессмысленную болтовню в ожидании чуда. Психоанализ – гениальная разводка современности. Нужно понимать: вы ничего не измените в прошлом. Обозвал вас кто-то неуклюжей коровой в детстве, ранило это вас – и всё! Вы на всю жизнь ею и останетесь, это вас сформировало, вы каждый свой шаг совершали по жизни неуклюже, день за днём, и как это можно изменить разговорами! Лучше помочь медикаментозно – снять психологический зажим, раскрепоститься и выступить. И получить положительные эмоции. Что в ответ сделает психика?
– Поверит? – Инга подняла указательный палец вверх.
– Правильно, поверит. Вы поймете, что способны на большее, ваш потенциал выше, а тормозит вас только страх. Мой препарат так и работает – даёт вам крылья, снимает зажим. Даже боль на время купируется. Закрепляет положительный опыт, – довольно сказал Вертман.
– На добровольцах уже тестировали?
– Да, пробовали. Не всегда удачно. Но так уж устроена наука – без проб и ошибок, даже без жертв не обойтись, – отрезал Вертман.
– А как насчёт биомедицинской этики?
– Этику никто не отрицает, а конфликт этот с XVIII века существует, Женя. Идея блага в деятельности врача, учёного неоднозначна. На одной чаше весов – здоровье конкретного одного пациента, а на другой – всё человечество. Павлов тоже ставил опыты над детьми, между прочим, раньше, чем доктор Менгеле. И кто ему сейчас это вспоминает? Я создал препарат, который дарит людям радость, энергию, силы, уверенность в себе. И при этом практически без побочек.
– То есть ты готов эстрагировать счастье из чьего-то единичного, подопытного несчастья? Вопросом Великого инквизитора ты не мучаешься, как я погляжу. – Женя нахмурилась, посерела. Продолжила скучающим тоном: – Получается, что всякие там «Файзеры», «Байеры», «Новартисы» и другие фарм-гранды нервно курят в сторонке? Тогда почему ты не защитишь свою разработку – патентом, лицензией?
– Они большие и неповоротливые – сидят и ждут, когда какой-нибудь стартап или одиночка придумает невиданный ранее субстрат. Тут они налетят, как вороны, и купят его. И уже под своим именем доведут до прилавка.
– Так ты сделал это?
– Мне осталось доработать мелочи. Сейчас у меня все условия. И средства. В начале нулевых мой приятель, Арутюнян, помнишь? Учился в моей группе, – Холодивкер покачала головой, – свёл меня с Арегом Агаджаняном, может, знаете, известный коммерсант? Арег как раз создавал свою клинику, ему был нужен специалист. Я, конечно, согласился. Он принял все мои условия и дал лабораторию в моё полное распоряжение.
– Как называется этот препарат? – спросила Инга. – Название-то у него есть?
– Да, есть. Витазидон.
– Вита – то есть жизнь, – кивнула Холодивкер.
– Вы сказали, что побочек практически нет. – Инга осторожно поставила стакан на стол. – Значит, что-то всё-таки есть? Одышка, например, или потеря веса… аллергия?
– Нет, ничего такого, – решительно помотал головой Вертман. – Я просто хочу сделать свой препарат идеальным. И сделаю.
– Анатоль! – в кабинет вошла Леонора. – У тебя завтра в восемь утра процедуры. Тебе пора отдыхать. А у нас чай. С профитролями!
Остаток вечера Женя и Инга провели под стрёкот Леоноры, делая вид, что внимательно рассматривают фотографии из многочисленных путешествий, невпопад охая и ахая. Вертман почти сразу оставил их, сказал, что он жаворонок, и ушёл спать. А Леонора всё не унималась. Она бойко перескочила с Франции на Канары, с Шотландии на Хорватию, куда ездила каждый год: «Дубровник – такая сказка!» Но Инге это вдруг оказалось кстати: Катя с отцом и его Дашей собиралась в отпуск именно в те края, и Инге было важно показать дочери, а даже больше – Сергею, что она тоже участвует в планировании поездки. Она даже записала пару мест, куда «вы должны обязательно добраться, за любые деньги!», и уточнила у Мариам, что может быть интересно в этих местах девочке-подростку.
Оставалось ещё одно дело.
– Женя, ты не видела мой шарф? – Инга изобразила растерянность. – Мой любимый, «Этро»! Куда я могла его подевать?
– Ты его в кабинете оставила, растяпа, – проговорила Женя с набитым ртом. Жена Вертмана всё-таки оказалась для нее тяжёлым испытанием, и она купировала стресс, опустошая блюдо с профитролями. – Можно ещё чаю?
– Сейчас распоряжусь! Инга, вы же помните, куда идти? –
