Из топи вышли на девятый день. Проход между нитями серебряной паутины Степану пришлось искать очень долго, он уже и надежду почти потерял, когда увидел черную нору меж корней старой ели. Он увидел, а Вран мимо прошел. Не заметил? Или специально проверял?
– Нам сюда! – Степан подошел к ели.
– Куда? – Игнат недоумевал. Игнат видел только золото и не видел пути.
– В лаз. – Вран улыбнулся совсем уж по-человечески и похлопал Степана по плечу. Побежала по шкуре волна холода. Колени задрожали, и на ногах устоять получилось с великим трудом. Господи, помоги… – Ты нашел путь, охотник. Полезай первым!
И снова проверка? Боится попасться в серебряные путы? Боится, что Степан может его в них заманить?
Зря боится! Не достанет у Степана ни смелости, ни коварства. Да и жалко, если вдруг дар пропадет вместе с дарителем. Как же ему теперь без всего этого… без совершенно нового, такого яркого и интересного мира?
Степан усмехнулся, хватило на то его сил, встал на карачки и пополз в лаз. Казалось, не будет здесь выхода на другую сторону, что впереди чья-нибудь нора, но он знал правду, видел путь. Следом полз Вран, прожигал взглядом Степанов затылок, дышал тяжело, жарко. Утешало только, что выход близко, что потерпеть осталось совсем чуть-чуть, и получится вздохнуть полной грудью, а спиной прижаться к шершавому еловому стволу, чтобы никто больше за спину не зашел. Ни друг, ни враг…
Свет ударил в глаза сильно и неожиданно. Степан даже зажмурился с непривычки. Дальше к выходу полз вслепую, стараясь не думать ни о нежити, что за спиной, ни о боли, что разрывала левую руку. Зацепился за что-то в темноте? Располосовал? Ничего, сейчас все увидит, вот уже и глаза к свету привыкли.
На руке, от самого локтя до запястья пульсировал, наливался сначала бурым, а потом серебряным диковинный ключ. Степан провел по нему пальцем, чувствуя и пульсацию, и рельеф. Словно бы там, в темноте подземного перехода, кто-то невидимый вшил ему под кожу настоящий ключ.
– Появился. – Степан и не заметил, как подошел Вран. Он с интересом разглядывал ключ, облизывал сухие губы острым, совсем не человечьим языком. – Ну все, охотник, приняла тебя граница, одарила еще одним подарком.
– Этим, что ли? – Степан не спешил одергивать рукав, все смотрел, любовался.
– Этим. Ты теперь пограничник. Ты теперь не просто пути видишь. Ты в любом гиблом месте найдешь переход.
– Куда переход? – спросил и тут же подумал, что ответа знать не желает.
– Оттуда сюда. – Вран пожал широкими плечами. – Ты потом поймешь, как время придет. Не всякий даже с моим даром может стать пограничником. Не всякого граница примет и пропустит. Тебе повезло, пограничник. – Он немного помолчал, а потом добавил: – И мне.
– А что случилось бы, если бы граница меня не приняла? – Теперь, когда потайной ключ стал его частью, Степан почти перестал бояться. Теперь можно и спросить.
– Завалило бы нас там, под землей.
Тяжело вздохнул Игнат, даже сложился пополам не то от внезапной боли, не то от страха.
– Застряли бы на границе на веки вечные, стали бы безвременниками. – А Вран, казалось, забавлялся. Или просто радовался, что Степан справился, что перетащил их с той стороны?
– Что за безвременники? – Игнат все еще дышал часто, по-собачьи, но краски уже возвращались на его бледное лицо.
– Да вот эти. – Вран небрежно повел плечом, и его одноглазый ворон встрепенулся, взмахнул крыльями.
– Какие? – Игнат вертел головой, оглядывался по сторонам, но ничего не видел.
Он не видел, а вот Степан видел все. Видел и глазам своим не верил.
Из норы, той самой, из которой они только что выбрались, выползали твари. Не были они похожи на людей, хоть людьми когда-то родились. Длинные, костлявые, с кожей синюшной, местами покрытой коростой и мхом, с голодными глазами и жадно разверстыми пастями. Степан насчитал троих, двух мужчин и одну женщину. Женщину он определил по длинным, свалявшимся волосам и высохшим грудям. Она была самой алчной из них всех, самой голодной. Может, из-за голода этого нечеловеческого двигалась быстро, по-змеиному. И не просто двигалась, а подкрадывалась к до сих пор ничего не видящему Игнату.
Степан хотел закричать, предупредить друга об опасности, но не смог. На плечо легла тяжелая ладонь Врана, и все силы враз закончились. На ногах бы удержаться.
– Смотри, пограничник, и запоминай, – сказал Вран ласково.
Степан смотрел. Только и оставалось, что беспомощно наблюдать, как тварь обходит Игната со спины, тянет костлявые руки, высовывается из разверстой пасти длинный-длинный язык, как впивается Игнату пониже затылка, присасывается, словно пиявка. Кинуться бы, помочь, но велено смотреть, и приказу этому противиться нет сил.
А Игнат и не замечал, и не чувствовал ничего. Или чувствовал? Вот дернулся уголок рта, и по бороде потекла струйка слюны, вот глаза начали стекленеть и терять осмысленность. Вот кожа, снова сначала побледнела, а потом и вовсе посерела, отдавая и цвет, и силы присосавшейся твари. А тварь та, наоборот, наполнялась чужой силой. Даже волос ее делался густым и блестящим, а груди наливались точно молоком, покрывались синими пульсирующими жилами.
– Холодает что-то… – Игнат, наверное, давно упал бы, если бы не длинный язык безвременницы, который, точно канатом, удерживал его на ногах.
А остальные твари уже приближались, опасливо озираясь и шипя, обходили Степана и Врана, окружали Игната, готовились присоединиться к пиршеству.
Сил только и хватило, чтобы просипеть:
– Пусти…
Вран отпустил, убрал руку, сказал весело:
– Ну, пограничник, покажи, на что способен.
Ни на что он не способен, но друга нужно спасть. Если начать стрелять, то в Игната он попадет быстрее, чем в безвременницу. Значит, придется голыми руками.
Дальше Степан не думал. Выдернул из-за голенища охотничий нож, поудобнее перехватил костяную рукоять, полоснул лезвием по языку-присоске, пресекая эту губительную связь. Завизжала, совсем по-бабьи замахала руками безвременница, кинулась на Степана.
Как нужно поступать, он не знал, все как-то само собой вышло. Сначала попробовал пырнуть тварь ножом, целился в сердце. Да только откуда ж у нежити сердце? Лезвие прошло насквозь, не почувствовав никакой преграды, и рука почти по локоть провалилась между вислыми грудями безвременницы, а лицо оказалось близко-близко от ее ухмыляющейся пасти. «Убьет, – мелькнула в голове равнодушная мысль, – присосется тем, что осталось от языка, и высосет силы до последней капельки. И хорошо, если только силы, а не саму душу…»
Действовать Степана заставили страх и омерзение. Отшвырнув бесполезный нож, он правой рукой ухватил безвременницу за язык, почувствовал в руке мерзкое – склизкое и извивающееся, но ведь почувствовал же! Ухватил, крутанул вокруг запястья, притянул сипящую тварь к себе, и левой рукой, той самой, на которой полыхал серебром потайной ключ, приложил по лобастой башке. Вот прямо ключом и приложил…
Безвременница