Идем легкой рысью, объезжая прибрежные рощи, и лугами, почти у самой воды, осматриваем берег. Пахнет пресной свежестью, манит окунуться тихая синь, чуть рябящаяся под ветерком. Обходим сонные, подернутые тиной заводи. За редкими дубами и вязами видна плотно утрамбованная пешеходная тропа, а чуть ниже замечаю людей и останавливаю коня.
Незнакомцы нас тоже увидели. Четверо всадников выезжают навстречу. Одеты как эллины, в укороченных хитонах и кожаных нагрудниках, блестящих шлемах-котелках с вытянутыми нащечниками и символическим узким наносником. За спинами воинов виднеются круглые щиты. Их мечи пока остаются в ножнах. Срабатывает привычка из прошлой жизни быстро распознавать намерения всяких субъектов. Естественно, работа агента – шпионить, но делать это можно по-разному. Обычно не трудно установить, следят за тобой так, на всякий случай, или с совершенно определенной целью, видят в тебе противника средней руки или серьезно опасаются. Нас не боялись, скорее, выехали встретить, чтобы расспросить. Даю ребятам знак оставаться на месте, просто подняв руку, согнутую в локте (так уже останавливал их не раз), еду навстречу эллинам.
– Хайре! – кричу и прикасаюсь ладонью к сердцу.
– Возрадуйся, – слышу в ответ по-сколотски[37].
Полагаю, наступил подходящий момент, чтобы воспользоваться советом Аристида. Торговец рассказывал, что после обмена приветствиями хорошо образованный, воспитанный эллин обычно заговаривает о погоде. Правда, фантазии хватает лишь на куцее замечание:
– Жарко сегодня…
– Жарко! – слышу от их предводителя – воина с черной кудрявой бородкой. Его спутники улыбаются, а я мысленно ликую – ведь не зря выпытывал у грека такие мелочи!
Мы болтали всего несколько минут, но я узнал, что бородатого зовут Демосфеном. Под его началом десяток воинов, и охраняют они торговца из Ольвии, следующего в Гелон. Пришлось, конечно, обмолвиться:
– Меланхлены ополчились на пахарей. Многие сколоты покинули свои жилища и укрылись за валами Гелона.
Лицо воина омрачилось, а когда он узнал, что мы ищем переправу для каравана Аристида, просветлело:
– Уважаемые между собой о войне потолкуют, – рассудил он, и мы, довольные друг другом, расстались.
Назад шли наметом. Дорога была знакомой, и только в ковылях мы пускали коней шагом, опасаясь глубоких нор и скрытых в высокой траве кротовин. Доскакали к стоянке быстро, и я тут же сообщил Аристиду о найденной переправе и встрече с людьми ольвийского торговца. Эллин крикнул помощникам, чтобы впрягали коней, и лагерь проснулся, ожил, зашевелился, как потревоженный муравейник.
* * *Первыми переправились через реку братья. За ними Лид и Мазий. Ребята взяли с собой по копью и плыли, держась за гривы коней в одних штанах. Выбравшись на берег, они ускакали в разведку. Я и Авасий стояли у самой воды, держа в руках луки. Появись любители легкой наживы, ребята тут же должны вернуться, а мы их прикроем стрелами. Таким был план.
Я ждал, время текло медленно, как вода в Борисфене. Наконец на пустынный берег выехал Лид и поднял над головой копье. Погонщики дружно закатили на плот подводу, а мы стали снимать броню и одежду.
Переправляться мне предстояло держа под уздцы своего Рыжика и Уголька Алиши. Девушка устроилась на подводе, что уже стояла на плоту. Там же мы оставили свою одежду и оружие.
В прошлой жизни я считался хорошим пловцом, имел первый разряд, поэтому удивился, почувствовав странное, не проходящее беспокойство, едва вошел в реку по грудь. Вдруг понял, что чувствую страх от того, что Фароат не умеет плавать! Пальцы невольно вцепились в лошадиные гривы, и вода потекла быстрее. Даю себе зарок – сегодня же переплыву эту реку! Фароат, наверное, поверил. По крайней мере, оковы иррационального страха, сковывающие меня, ослабли. Кони почувствовали под ногами дно, и я взобрался Рыжику на спину.
Вторым испытанием сегодня стало ожидание плота. Без брони и оружия, с одним лишь акинаком на бедре я чувствовал себя неуютно голым. По сути, так оно и было. Когда паром уткнулся в прибрежный песок, я, оставив коней на попечение Авасию, стал помогать погонщикам выталкивать подводу на берег.
Закончилась переправа через Борисфен лишь к вечеру, когда на небе среди серых, клубящихся облаков замерцали звезды. Мне было интересно наблюдать за погонщиками, ставшими вдруг умелыми паромщиками, и я провел остаток дня на берегу. Увидел, зачем люди Аристида заготавливали дерн. Лошади переплыли реку сами, а быки в воду не шли, и на плоты их завели хитростью. У берега рабы прикрепили канатами к деревьям покрытый дерном широкий помост, куда погонщики загоняли своих быков, и уже оттуда животных заставляли переходить на плоты, также покрытые дерном и по внешнему виду не отличавшиеся от помоста. Окруженные со всех сторон водой быки волновались, но все закончилось благополучно.
Оставаясь верным своему решению, я снял с себя шлем, кафтан, броню и рубаху, разулся и вошел в воду. Думал, на берегу остался один лишь Авасий, а оказалось, весь лагерь сбежался посмотреть. Греб, конечно, неуклюже, злился на свое нынешнее тело, казавшееся мне деревянным, и почувствовал усталость, когда, наконец, одолел свои первые в этом мире сто пятьдесят метров водной преграды. Обернувшись, хотел дать знак Авасию, что, мол, у меня получилось, и увидел на противоположном берегу молчаливую толпу. Мне снова удалось всех удивить, ведь другие сколоты плавать не умеют…
Глава 13
Жужжат шмели, вьются над самой землей, садятся на луговой клевер. Полуденный зной заставил караван остановиться у какой-то речушки глубиной по колено и шириной в метр. И поначалу, умывшись, мы прилегли на бережке перевести дух.
– Видишь, белый, пушистый зад? – спрашивает Лид у Мазия, указывая на большого шмеля.
– Вижу…
– Он тебя не укусит, попробуй, поймай его!
И доверчивый Мазий ловко хватает и зажимает насекомое в ладошке. Я морщусь, представляя, как сейчас ему станет больно. Не шмелю, глупому сколоту. Пролетают секунды – и ничего не случается. Мазий безмятежно улыбается, прикладывая руку, зажатую в кулачок, к уху. Слушает и комментирует:
– Жужжит, щекотно!
Смеется и выпускает шмеля из руки.
Я удивлен. Не знал, что не все шмели жалят. Но испытывать на себе, так ли это на самом деле, не хочу.
Вспомнилось, как мы – молодежь, в мае сорок пятого были свезены в глубокий тыл и какое-то время жили при госпитале, работали там кем придется и куда пошлют, а вечерами собирались вместе помечтать у костерка. Удивила меня тогда Любочка – сдержанная, северная, с иронически прищуренными синевато-серыми глазами, она обычно говорила с нами со снисходительной материнской улыбкой. Красивая, высокая, она крутила любовь с одним майором, заместителем по тылу полка летчиков, что базировался в трех километрах от нашего госпиталя. Тогда
