похожий на гусеницу микроавтобус, набитый пассажирами, свернула в пустой переулок, где асфальт был такой, словно его тщательно обработали отбойными молотками.
– Здесь спокойнее. Объедем главные улицы, – она снизила скорость, – рыбак потащил свою рыбу в магазин. Пока сдаст товар, пока оформят документы, пройдет минут двадцать. Пока оповестит полицию, пока стражи законности примут решение… Держите, Артем, – она протянула Артему тонкую пачку зеленоватых купюр – румынских леев, – это на первое время. Возможно, они вам не понадобятся. На всякий, как говорится, случай.
– Спасибо, – крякнул Артем, – неудобно как-то, Анюта. Мы, собственно, не испытываем крайнюю нужду… вернее, не испытывали. В прежней жизни.
– Забудьте. Ваша покорная служанка избавлена от финансовых проблем.
– Не верю, – подал голос Фельдман, – чтобы избавиться от финансовых проблем, нужно полностью избавиться от финансов. Можно неделикатный вопрос, Анюта? На кого вы работаете?
Она молчала какое-то время. Потом резко сказала:
– Вы хотите плохо спать?
– Мы и так плохо спим, – смутился Фельдман, – не хотите, не отвечайте. Просто ради наших персон вам пришлось провалить свое глубокое залегание во вражьем стане. Нам даже неудобно.
– Неудобно – это когда вы в третий раз подведете себя под монастырь, – резко бросила Анюта, – и тогда уж точно я ничего не смогу для вас сделать.
Переулок оборвался. Машина выехала на приличную асфальтовую дорогу у местного развлекательного центра – форпоста молодого капитализма и перемен к лучшей жизни. Увертываться от встречи с полицейской «шкодой», стоящей у палатки с мучными изделиями, уже не было времени. Все трое сделали тупые лица, пикап неторопливо проследовал мимо стражей порядка. Один из них жевал причудливый кнедлик, привалясь к капоту, мечтательно смотрел в безоблачное небо. Второй критическим взглядом проводил Анюту, вздохнул, отвернулся…
– Воистину, бывают люди, – восхитился Фельдман, – безделье которых настоящее благо.
Метров через двести приличная дорога оборвалась. Но пикапу с полуметровым клиренсом до дорожных колдобин не было никакого дела. Анюта прибавила скорость, постукивала по рулю от нетерпения. Жилые дома кончились, тянулись какие-то приземистые производственные корпуса, бетонные заборы, свалки. Мальчишки в лохмотьях валтузили друг дружку палками. Выясняли отношения стаи бродячих собак. У пыльной заброшенной стройки дорога уходила за поворот. Машин не было, Анюта не стала снижать скорость. Промчалась затрапезная автозаправка, вереница заколоченных боксов, снова потянулись бесконечные заборы.
– Вот черт, бензин на нуле, – обнаружила Анюта, – надо вернуться…
Это были ее последние слова. Из открытых ворот просто вывалился (иного слова и не применишь) ржавый неуклюжий самосвал! Вероятно, он хотел перегородить дорогу, да водитель не рассчитал, опоздал на несколько секунд.
– Сворачивай! – заорал Фельдман.
События снова понеслись. Артем зажмурился, не успев толком испугаться. Машину занесло. Удар пришелся по касательной, в левую фару самосвала. Тряхнуло со страшной силой. Голова взлетела к потолку, чуть не пробив крышу. Затормозить Анюта не смогла, видимо, нога слетела с соответствующей педали. МаМашина продолжала нестись, уже куда-то влево, ее болтало из стороны в сторону. Решетчатые хлипкие ворота – запор был чисто символический: створки разлетелись, машина пролетела короткий пустырь, снесла дощатое крыльцо фанерной времянки (видимо, конура для сторожа), сбила опоры, на которых держался козырек, зацепила боком бетонный блок и перевернулась! Так и влетела, перевернутая, в здание под истошные вопли оказавшихся в центрифуге – разнеся дверь и добрую часть стены!
Последнее, что видел Артем, – женщина в спецовке вскочила со стула. Кружка выпала из руки, она смотрела округлившимися глазами, как на нее несется этот перевернутый ужас…
Удар был такой силы, что свет померк, и стало пусто.
Спустя какое-то время часть сознания к нему вернулась. Он не понимал, что происходит вокруг. Вроде и не мертвый, но уже и не живой. Кровь прилила к голове от долгого лежания вверх ногами. Грудь давил искореженный металл. Он сделал попытку пошевелиться. Дыхание перехватило, резкая боль по всему телу от шеи до пояса. Сознание вновь заволакивала муть. Он сделал отчаянную попытку продержаться на этом свете еще немного. Ухватился рукой за какой-то рваный выступ, со скрипом повернул голову. Водительское место превратилось в жалкое месиво. Сиденье залито кровью. Руль оторван. Анюту практически выбросило в боковую дверь. Удивительно, что ее не разорвало на две половинки. Ноги в испачканных кровью джинсах оставались в кабине, изогнутое туловище свисало до земли. Задралась выгоревшая майка, сшитая безрукими китайцами, виднелся кусочек пропитанного кровью бюстгальтера. Лицо Анюты было разбито до неузнаваемости – сплошная кровавая маска…
Фельдман! – сверкнуло в голове. Он сжал покрепче рваный выступ, напрягся, чтобы повернуть голову. Опять пронзительная боль, от которой раскалывался череп. Теряя сознание, он делал тщетные попытки ухватиться за его фрагменты. И прежде чем окончательно расстаться с этим миром, различил за спиной протяжный жалобный стон…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Этот стон преследовал его в огромной черной дыре, в которую он падал без всякой надежды достичь дна. Когда он очнулся, процесс падения не прекратился. Кровать, на которой он лежал, скользила в пропасть, плавно покачиваясь… Он ждал, пока все утрясется. Дождался. Открыл глаза. Вместо лица доброго доктора в белом халате или черном балахоне, он увидел аккуратно окрашенный потолок, узорчатый карниз в виде выпуклых виноградных гроздьев. Окна завешены длинными шторами. Кровать в старинном стиле, на которой он лежал поверх скомканного розового белья. Напротив кровати стул. Одежда на спинке – незнакомая чистая сорочка, приличный синий костюм спортивного покроя, ботинки из добротной кожи. Все это было не его…
Перепуганный, он схватился обеими руками за лицо, начал нервно его ощупывать. Щетина недельной давности. Сколько дней он пребывал в беспамятстве? Судя по тому, что щетина стала мягкой, речь идет как минимум о двух днях…
Заприметив на тумбочке квадратное зеркало на подставке, он схватил его, со страхом уставился в отражение. Физиономию не подменили. Артем Белинский. Заспанный, небритый, ошалевший, два дня без маковой росинки во рту. Или его через трубочку кормили?
Он все прекрасно помнил. Фельдман, Анюта, самосвал. Еще одна гибель Анюты, стон раненого на заднем сиденье… Он сел на кровати, поднялся, держась за изголовье (вдруг падать придется?). Не сказать, что он был в прекрасной физической форме. Побаливали кости грудины, в бедре тянуло и ныло, в голове вяло постреливало. Но… кажется, обошлось. Последствия жуткой аварии могли быть хуже. И, возможно, удастся избежать длительной психологической реабилитации…
Желудок урчал от голода. Но с желудком он какое-то время мог совладать. Первым делом – обшарить карманы приличного костюма, условно допустив, что это ЕГО костюм. Мятые евро во всех карманах. Не много – так, мелочевка. Заграничный паспорт – серьезная физиономия Артема Белинского, визы ряда государств, но изучить последние отметки было выше его сил – синие штампы расплывались, надписи сливались в волнистую линию. Он бросил паспорт на кровать, застыл, собираясь с мыслями. Если он находится в замке господина Ватяну, то при чем здесь заграничный паспорт? В голове сработал правильный рычажок, он начал обшаривать остальные карманы. Телефона не было. Он завертел головой. Телефон, в принципе, имелся, но самый обыкновенный, не имеющий отношения к сотовой связи. Он стоял на тумбочке в изголовье кровати – угловатый, с клавишным набором, из простого пластика. Он схватил его, зачем-то начал набирать сотовый Павла Фельдмана. Добрался до четвертой цифры, трубка разразилась короткими гудками. Он в страхе бросил ее на рычаг – и сам удивился: чем вызван этот липкий ужас? Телефон местной линии – с небольшим количеством цифр. Местной линии чего?
Он вновь огляделся. Помещение напоминало гостиничный номер. Не бог весть какой категории – ну две звезды, ну или две с половиной. Где же его носило эти двое суток?
Хотя, в сравнении с замком господина Ватяну, явственный прогресс…
Собравшись с духом, он раздернул шторы. Дыхание перехватило.
Нет, не море, поражающее бездонной синью. Окна выходили на тихую узкую улочку, мощеную гладкой
