– Хитро, – с уважением покивал я головой. – В таборе законы суровые, но и уловок много.
– Какой табор? – грустно усмехнулась Папуша. – Все ромалы давно по домам сидят. Кто кузницу имеет, кто мастерскую ювелирную, а кто табуны лошадей. От табора почти никого не осталось – старухи, которые на этом свете зажились, старик безногий да мы с дедом. Из конокрадов лишь Зарко остался, один он по-новому жить не хочет. Дети у него давным-давно выросли, постоялый двор недалеко от столицы держат. Любят старика, уважают, но боятся, как бы он на них беды не накликал. Ждут, когда деда поймают и повесят. Конечно, деньги, что старый приносит, берут и не брезгуют, и лошадей продавать помогают. И спрятать его спрячут, властям не выдадут, но все равно не настоящие они ромалы. И не осталось больше настоящих цыган в Силингии.
– А ты?
– А что я? – усмехнулась девушка. – Меня дед подобрал, когда мне пять лет было. Родители умерли, дядька с женой их дом заняли, а меня в конуру собачью определили – не выгонять же на улицу. Зарко увидел, спросил – не продадите ли девку? Купил меня за пять медяков. Тогда у нас еще большой табор был, настоящий. Одних кибиток не меньше сорока!
– А где сейчас дядька с теткой? – мрачно поинтересовался я, решив, что как только вернусь – поотрываю головы таким родственничкам. Ну, или самих их в будку определю.
– Ты не мстить ли собрался? – засмеялась цыганка. – Не нужно им мстить. Бог их за меня накажет, а людям не нужно влезать. Да и лет уже много прошло с тех пор. Сколько – не помню, помню лишь, что мы с Зарко сюда приехали, когда у рыцаря Йоргена дочь родилась – невеста твоя. А сын его, которого мы ищем, – вздохнула цыганка, – мне ровесник.
Я прикинул, что Кэйтрин сейчас не то девятнадцать, не то двадцать лет – точно не знал, а спрашивать неудобно. Получается, Папуше лет двадцать пять, а то и больше.
– А мне Зарко сказал, что внучка у него – девка на выданье.
– Так я у него уже лет десять на выданье, – грустно сказала Папуша. – Кто меня замуж-то возьмет? Для ромалов я гаджо, для гаджо – цыганка. Если бы приданое хорошее – взяли бы, не посмотрели. Зарко мне уже десять лет на приданое копит, но у него деньги промеж пальцев уходят. То пропьет, то в кости проиграет. Да и детям родным помогать нужно.
Я пожалел, что у нас за двоеженство могут повесить. Взял бы себе в жены обеих – и Кэйтрин и Папушу. А что такого? Но, представив воочию – как это будет выглядеть, если я и на самом деле стану мужем двух стервочек, – вздрогнул. Не тот у меня уже возраст, ой не тот! И помоложе был бы – все равно не надо! Пожалуй, правильно, что можно иметь только одну жену. А с Папушей что-нибудь можно придумать. Если дать девке хорошее приданое – а уж я постараюсь! – женихи в очередь выстроятся, а мы с Зарко еще и выбирать будем – кто подойдет на роль мужа для нашей красавицы.
– А замуж хочешь? – поинтересовался я. – Нет, всерьез спрашиваю?
– Э, гаджо, давай не будем. Пойдем искупаемся, – предложила Папуша и, вскочив, побежала к ручью.
Ручей был мелким, его глубины хватило только до пояса цыганки. В свете восходящего солнца обнаженная фигура была чудесной, просто сказочной, а русые волнистые волосы, спускающиеся почти до самых бедер, делали девушку похожей на наяду или русалку!
Внезапно девушка вскрикнула, захлопала руками и упала. Я поначалу не понял, что случилось, – показалось, что она просто оступилась, может быть, повредила ногу. Но потом я увидел, что из воды торчит чья-то голова, похожая на башку огромной лягушки, а цыганка пытается сопротивляться. Я не часто куда-то хожу без оружия, но здесь был именно тот момент. Не было даже камня, какой-нибудь палки. Единственное, что я смог сделать, – подбежать и, резко оттолкнувшись, подпрыгнуть, а потом ударить обеими ногами по голове монстра.
Под моими ногами что-то чавкнуло, завыло, но монстр выпустил девушку, а я, ухватив Папушу за руку, вытащил ее на берег, взвалил на спину и бегом побежал к костру.
Уложив цыганку, вытащил меч из ножен и метнулся обратно, даже не соизволив надеть штаны. Не знаю, что за чудовище оказалось в ручье, но оставлять за спиной живого монстра нельзя.
Мы столкнулись с чудовищной жабой, когда я спускался к ручью, а она медленно выкарабкивалась наверх. Я не знал, что станет делать земноводное – плеваться ядом, кусаться ядовитыми зубами или просто сжимать на мне челюсти, а проверять не хотелось. Так же как жаба, я был защищен лишь собственной кожей, но у меня было одно очень весомое преимущество – стальной клинок. Я не пошел в лобовую атаку, а отошел в сторону.
Ни разу в жизни не доводилось рубить головы. Даже не каждый палач способен смахнуть голову с плеч, хотя шея у жертвы не прикрыта доспехами, а сама она спокойно лежит на плахе. Те хвастуны, что таскали с собой отрубленные головы врагов, рубили их потом, после боя, когда можно наступить ногой на тело и не бояться, что меч застрянет в шейных позвонках.
Никогда не издевался над телами убитых, а в бою предпочитал наносить колющие или рубящие удары в лицо или в корпус.
Даже лишившись головы, монстр какое-то время полз, пытаясь добраться до меня. Не удержавшись и стараясь не подходить близко, отрубил ему передние лапы. Подумав, отрубил и задние. Убедившись, что с чудовищем покончено, пошел к биваку. Первым делом я натянул штаны – в них было как-то надежнее и спокойнее, а уж потом обернулся к цыганке.
– Как ты? – спросил я у Папуши.
– Испугалась, – ответила девушка, пытаясь улыбнуться. – А так вроде бы ничего. Ногу жжет.
Осмотрел Папушу – действительно, вроде бы ничего, только на ноге какой-то след, как от ожога. Да и у меня пятки припекает…
– Воды принеси, – попросила цыганка. – Будем эту гадость смывать.
– Сейчас, – кивнул я.
Спускаться снова к ручью не хотелось, да что там, откровенно-то говоря, было страшновато. А если там сидит подруга того монстра? Но делать нечего. Обувшись, не поленившись натянуть поддоспешник с кирасой, я пошел за водой. Для начала, вооружившись палкой, откинул в сторону от тропы остатки монстра – и голову, и туловище, и лапы. Может, стоило взять уродливую башку, отдать ее чучельнику, а потом нацепить на стену в парадной
