Прежде чем совать в воду ведро, потыкал ручей мечом. Вроде все в порядке. И только тогда я зачерпнул воды. Осмелев, снял сапоги и попытался смыть с ног жжение. Кажется, стало гораздо лучше. Обувшись, почувствовал себя нормальным человеком и пошел обратно.
Чтобы Папуше стало легче, пришлось идти на ручей еще пару раз. И опять я перестраховывался, проверяя воду. Наконец-таки девушка вздохнула с облегчением и начала одеваться.
– Дура я набитая, – сказала цыганка.
– И я хорош, – самокритично сообщил я, снимая кирасу и стаскивая сапоги. Больше никуда не пойду, а буду спать!
– В общем-то оба хороши, – заключила цыганка. – Нашли место, где плоть тешить.
Это уж точно. Тешить плоть в Шварцвальде – это все равно что танцевать перед дюжиной вражеских лучников. Или хуже. Лучники, может, стрелять не станут, примут за сумасшедшего, а лес ошибок не прощает. Про себя я подумал, что будь жаба не с собаку, а с теленка, то мне бы с ней не справиться, но вслух об этом говорить не стал, чтобы не накликать беды.
Нам обоим стало смешно. Отсмеявшись, мы принялись целоваться, а когда остановились, то обнаружили, что снова лежим голенькими на куче скомканной одежды…
– У меня даже в юности такой прыти не было, – признался я, не узнавая свой голос – хриплый, словно с большого перепоя.
– Это лес давит, – усмехнулась Папуша. – Травы пахнут, ты ароматы вдыхаешь, начинаешь меня хотеть, а со мной силы теряешь. Хочешь, травы заварю? Попьешь, долго не всхочется.
– Не надо, – испугался я. – Заваришь чего-нибудь этакого, а мне мучайся. Надо просто нам осмотрительнее быть, вот и все.
– Осмотрительнее? – хмыкнула цыганка.
Застегнув все крючки, запахнув юбку, присела на корточки. Лицо вдруг стало строже. Неожиданно цыганка ударила кулаком о землю и длинно выругалась.
– Ты чего? – испугался я.
– Только сейчас поняла – не я сама тебя захотела, а вроде как заставило что… Ну, дура я, а не лекарка. Как же не разглядела – вокруг страстоцвет растет. Не думала, что он вымахать может.
Уткнувшись лбом в землю, Папуша глухо и прерывисто зарыдала, словно залаяла. От этих рыданий мне стало не по себе. Опустившись на колени рядом с девушкой, осторожно погладил ее по спине, но цыганка со злобой откинула мою руку и что-то снова пробормотала.
– Хватит! – прикрикнул я. – Ревешь, как старая баба!
Папуша не унималась. Тогда пришлось решиться на радикальное средство – вылить на голову девушки остатки воды. Подействовало! Цыганка перестала рыдать и начала приводить себя в порядок.
– Как же это так? – недоумевала девушка. Посмотрев на меня, спросила: – Вот скажи, гаджо, ты же меня хотел?
– Хотел, – честно признался я и добавил: – Очень тебя хотел.
– А почему первый не пришел?
– Испугался, что ты откажешь, – признался я. – Зачем тебе старый козел?
– У мужчин возраста не бывает, – махнула рукой цыганка. – Это мы, женщины, сегодня юны, а завтра старухи. Но тебя бы я и на самом деле не захотела. Но почему же ты смог удержаться, а я нет?
– Как это – смог удержаться? – не понял я.
– Так ведь не ты же ко мне пришел, а я. Значит…
– Какая разница, кто к кому пришел? – перебил я девушку. – Может, у тебя мужчины давно не было, вот и все.
– У меня до тебя один лишь мужчина был, – призналась Папуша. – Пять лет прошло. Любила я его, сильно любила. Да что там, я и сейчас люблю.
– Подожди-ка, а тот мужчина, он не Александр Йорген?
– Он самый, – потупив глаза, сказала цыганка.
– А знаешь, он тебя тоже любил. Куколкой звал, – улыбнулся я.
– Меня так и зовут. Папуша – это Куколка по-цыгански. Любили мы с ним друг друга, сбежать хотели. Но когда отец Александра попал в плен, надо было его выручать – куда там бежать? Ну, а дальше сам знаешь.
– А не ты ли Зарко уговорила сюда ехать? – поинтересовался я.
– Поначалу, когда дед от солдат убегал, – сам так решил, мне не сказал. Ну, а потом, когда лошадей пригнал, к Кур дуле съездил, а обратно с котом приехал – все мне и рассказал.
– Ты его заставила в Шварцвальд вернуться?
– Я и заставила, – кивнула Папуша. – Он поупирался немножко, да куда ж он денется?
– Стало быть, не гнева брауни он испугался, а внучку переспорить не смог, – заключил я, усмехнувшись, что цыган меня опять обманул.
– Что ему брауни? У нас своих домов нет, домовых не боимся, – подтвердила мои выводы Папуша.
– Эх, старый врун! – вздохнул я.
– Такой есть. Никогда не знаешь, когда правду говорит, когда врет.
– Он только в одном не врет – тебя любит.
– Любит, – согласилась Папуша. – Так ведь и я его люблю, дурака старого. Кому он еще нужен, кроме меня?
Кому еще может понадобиться старый лгун, за голову которого объявлена награда, я тоже не знал. Мне точно не нужен.
– Как мы со всем с этим жить-то будем? – вдруг сказала Папуша, вспомнив о бурной ночи. – Я же своему любимому изменила…
Мне начали надоедать чужие угрызения совести, потому что грызла собственная совесть.
– Давай-ка мы с тобой так решим, – предложил я. – Сегодня у нас тобой ничего не было, а если и было – не мы в этом виноваты, а лес. Сама сказала – вокруг этот растет, как его?
– Страстоцвет, – глухо сказала Папуша. – Это цветок такой. Если понюхать – у мужчин и у женщин желание появляется. Но он маленький должен быть, а тут…
– А тут вымахал… Видишь, какая пакость случилась. С другой стороны, – задумался я, – может, оно и к лучшему? Представь себе – легли бы мы спать, спим, а эта тварюга вылезла из ручья и сюда приползла.
При воспоминаниях о жабе Папушу передернуло.
– Чего мы деду-то скажем, когда он дохлую жабу увидит?
– А то и скажем – ты ночью купаться пошла, жаба напала, а я спасать прибежал, – пожал я плечами. – Так ведь оно и было. Вроде мы ему не соврем, просто всей правды не скажем.
– Ты только не говори деду, что голой меня видел, – попросила Папуша. – Не стоит его расстраивать. Он меня до сих пор девственницей считает.
– Не буду, – клятвенно заверил я. – Ты же могла к ручью одетой пойти? Могла. В воду зашла, а тут на тебя и напали. А теперь иди-ка ты спать.
Ночь сошла на нет, а солнечный диск вылез в зазор между деревьями, прогоняя ночные страхи и страсти. Я зевнул, обдумывая – стоит ли спать, если спать осталось совсем немного? Решив, что просто минуточку полежу с закрытыми глазами, заснул.
Что мне снилось, точно уже и не помню, но во сне меня преследовал чей-то взгляд, похожий на взгляд хозяина каравана, – тяжелый, пронизывающий. Не скажу, что испугался, но
