У меня никогда не возникало проблем со змеями, потому что соблюдал одно неписаное правило – не трогай, и она тебя тоже не тронет. Почему змея забралась мне на грудь? Может, хотела укусить, а может, погреться? Но в любом случае мне было страшно.
А змея уже открыла пасть, демонстрируя раздвоенный язык. Где-то, задним умом я помнил, что языка бояться не нужно, он безвреден. Опасно то, что таится справа и слева, сверху и снизу, – заостренные ядовитые зубы.
Я понимал, что не успеваю поднять руки, схватить ползучую гадину, а помощи ждать неоткуда. Судя по храпам – дед и внучка спят. А хоть бы не спали, они бы тоже не успели ничего сделать. От безысходности я начал тихонечко разговаривать со змеей:
– Так нечестно! За всю свою жизнь ни одного змееныша не обидел, ни одного вашего яйца не раздавил.
Я нес какую-то ахинею, которую не решусь повторить. Кажется, рассказал змее о непутевой жизни и о том, что впервые за двадцать лет странствий и приключений обрел настоящий дом, что меня полюбила самая лучшая девушка в мире, а то, что я ей сегодня всю ночь изменял, так это от большой дури. И что изменял я с красивой девушкой, которую обязательно выдам замуж.
Но гадине были без надобности мои причитания. Кажется, приготовилась к прыжку… А дальше я даже не успел понять, что случилось. Черно-белый вихрь пролетел мимо меня, сметая с груди змею. Фырканье, утробное урчание – и наш Шоршик уже стоит над еще извивающейся, но уже мертвой змеей.
– Спасибо, дружище! – поблагодарил я кота, но тот уже отошел в сторону и принялся яростно чистить шкурку.
Я перевел дух. Штаны остались сухими, но, право слово, если бы я обмочился с перепугу, не постыдился бы этого, а тому, кто стал бы смеяться, предложил бы провести десяток минут с ядовитой змеей на груди.
– Интересная у тебя жизнь! – донесся до меня голос цыганки. – Скажи спасибо, что дед спит, а иначе – удавила бы.
– Ты не спишь? – приподнялся я.
– Проснулась, – приподнялась и цыганка. Широко зевнув, сказала: – Слышу, разговариваешь с кем-то, голову подняла – а у тебя на груди рана сидит. Я обмерла вся!
– Рана? – переспросил я. – Какая рана?
– Рана – это змея, которой ты про жизнь рассказывал. Их еще песчаными эфами называют, – просветила меня Папуша.
Ни про песчаную эфу, ни про какую-то рану я слыхом не слыхал. Знал, что где-то на Черном континенте водятся мамбы, а так, кроме гадюк да кобр, других змей не знал.
– Ядовитая? Хуже гадюки? – озабоченно поинтересовался я.
– Раз в десять хуже, – сообщила лекарка. – Если гадюка укусит – выживешь, а если эфа, то вряд ли. Странно, что в здешних краях эфы водятся. Они лишь в горячих песках живут.
– Странно… – буркнул я, поднимаясь. Вооружившись палкой, выкинул змею подальше. – Никогда не слышал, чтобы коты на змей охотились. Шоршик, ты и на самом деле кот? – поинтересовался я.
Котик даже не повернул голову.
Жаба с собаку – тоже странно. Цветок-страстоцвет вымахал с дерево. Может, какой-нибудь дурак террариум строит, а к нему разных гадов возят? А тут взяли, да не довезли. Месяца два назад иную версию я даже бы и не рассматривал. Теперь же, после всех странностей, увиденных мною хоть в собственной усадьбе, хоть в Шварцвальде, я перестал удивляться. Ну, или почти перестал, потому что был уверен – увижу еще что-то такое, чему буду несказанно изумлен.
Зарко тонко чувствует, когда пора просыпаться. Конечно же третий спутник принялся продирать глаза, когда на костре уже подходил кулеш, сваренный нами сообща, – я принес воды, по дороге запинав останки жабы подальше в кусты, а все остальное сделала Папуша.
Выспавшийся конокрад уплетал за обе щеки, а мы с Папушей орудовали ложками вяловато. Все-таки сказывалась бессонная ночь. Кажется, старый цыган это заметил.
– Чего это ты ешь плохо? – подозрительно спросил дед у внучки и разразился длинной тирадой на родном языке.
– Ты бы перевела, что ли, – попросил я Папушу.
– Да что там переводить, – отмахнулась цыганка. – Дед спросил – спала я ночью или кобелю страшному давала?
– Скажи своему деду, что он не только старый дурак, а дурак старый, – устало сказал я, обидевшись на «кобеля», да еще и «страшного».
– Чего тут переводить-то? – взвился Зарко. – Я по-силингски лучше тебя говорю.
– Нет, ты ему на своем языке скажи, – настаивал я, делая вид, что не слышу выкриков цыгана.
– Артаке, а разница-то какая? – удивленно спросила Папуша. – Что старый дурак, что дурак старый – это что в лоб, что по лбу, не один ли леший?
Я и сам не понял, что я такое сказал и в чем тут разница, но попытался не ударить лицом в грязь и быстренько придумал:
– Старый дурак – это ласково, а дурак старый – это ругательство.
Зарко с Папушей переглянулись. Девица (ну, пусть не совсем девица) пожала плечами, а старый конокрад задумался.
– Хочешь сказать – у вас с ней ничего не было? – с недоверием спросил Зарко. – А чего же тогда у обоих морды уставшие, губы распухшие?
Вот ведь зараза какая! Наблюдательный, как охотничья собака или ревнивый муж.
– Пошли, покажу, чем мы тут ночью занимались, – поднялся я с места и едва ли не силой повел старика к ручью.
Обрубки, сочащиеся белой кровью, облепленные мухами и какими-то жуками, цыгана впечатлили.
– Миро Дэвэл! – протянул Зарко, что означало у него степень крайнего изумления.
– Вот-вот, – зевнул я. – Сам видишь, чем кобели по ночам занимаются! Будут тут морды опухшие после такого.
– Прости, баро, – повинился Зарко. – Плохо я о тебе подумал.
– Ладно, чего уж теперь, – великодушно принял я извинения цыгана. Испытывая двойственное чувство, схожее с тем, какое испытывает человек, наставивший рога своему лучшему другу, – стыдно, с одной стороны, а с другой – превосходство над рогоносцем, легонько упрекнул старика: – Спишь ты крепко, рома баро. Так и внучку проспишь!
Зарко слегка набычился, засопел, но просить прощения и благодарить за спасение внучки не стал. А я не настаивал, да и времени не было препираться. Мы и так слишком затянули с выездом.
Собрались, залили костер и пошли. Вернее, цыгане ехали, а я вел гнедого в поводу. Прикинув, что кустарника и высокой травы стало гораздо меньше, ям и промоин больше не попадалось, с удовольствием забрался в седло.
Скоро мы выбрались на открытое пространство, где можно прибавить скорости. Но как быть с котом? Я слез с коня и под
