Он мог видеть только себя.
Многие этого не понимают. Человек не может заглянуть в поток жизни, в сердце магии, и прочитать, будто в книге, что там написано. Мир разговаривает на собственном языке, неразборчивом, как щебет птиц, как шорох листвы. Даже жрецам этот язык недоступен.
Человек, который мнит себя богом, полон высокомерия.
И точно так же, подумал Тирен, глядя в окно, полон высокомерия бог, возомнивший себя человеком.
И поэтому, когда он налил воды в чашу, когда взял чернильницу и уронил в воду три капли, когда всмотрелся в облака, распустившиеся в толще воды, он не пытался разглядеть будущее. Он смотрел не вдаль, а внутрь.
Ведь чаша прорицателя – это всего лишь зеркало для твоего собственного разума. Она позволяет человеку заглянуть в самого себя и задать вопросы, на которые лишь он сам может найти ответ.
Сегодня вопросы Тирена касались Максима Мареша. Жрец спрашивал о чарах, которые творит король, и о том, насколько далеко он, авен эссен, должен отпустить его.
Тирен служил семье Мареш с тех пор, как королем был Нокиль. Он смотрел, как растет его единственный сын Максим, был рядом, когда тот женился на Эмире, помог их сыну Раю появиться на свет, привёл во дворец Келла. Он посвятил этой семье всю жизнь.
А теперь не знал, как их спасти.
Чернила растеклись, окрасив воду в серый цвет. По поверхности пробежала рябь, и он почувствовал, что вошла королева, раньше, чем увидел ее. В комнате повеяло холодом.
– Надеюсь, ваше величество, вы не возражаете, – тихо молвил он. – Я взял одну из ваших чаш.
Она стояла, сложив руки на груди, как будто дрожала от холода. Или как будто оберегала что-то в глубине себя.
Эмира никогда не откровенничала с ним, хотя он не раз предлагал выслушать. Все, что связано с ней, он узнавал от Максима, от Рая, от Келла. И многое узнал, глядя, как она смотрит на мир широко распахнутыми темными глазами – смотрит не мигая, чтобы ничего не упустить.
И теперь эти распахнутые темные глаза устремились к чаше.
– Только то, что можно разглядеть в отражениях, – устало ответил он. – Самого себя.
Она прикусила губу – точно так же, как Рай. Пальцы ее сжались еще сильнее.
– Что делает Максим?
– То, что считает правильным.
– Разве мы все не поступаем так же? – прошептала она и вытерла со щеки тонкую слезинку. Всего лишь второй раз в жизни он видел, как Эмира плачет.
Первый раз случился больше двадцати лет назад, вскоре после того, как она пришла во дворец.
Он нашел ее в саду, она стояла под зимним деревом, обхватив себя руками, как будто дрожала от холода, хотя всего через два ряда деревья цвели по-летнему. Стояла неподвижно, лишь слегка подрагивала грудь, но в глазах бушевала буря, и ему подумалось, что для такой молодой девушки она выглядит слишком взрослой, даже старой. Эмира согнулась не под грузом прожитых лет, а под гнетом собственных мыслей. Ведь страхи – штука тяжелая. И не важно, говорила Эмира о них или нет, он всегда их чувствовал. Они сгущались в воздухе, как дождь, готовый вот-вот пролиться.
Он допытывался, что случилось, но она так и не сказала. Тирен узнал об этом через неделю, когда Максим, сияя от гордости, объявил важную новость. А Эмира, стоя рядом с ним, выслушала ее, как приговор.
Она была беременна.
Эмира кашлянула, не сводя глаз с замутненной воды.
– Можно спросить, мастер Тирен?
– Конечно, ваше величество.
Она устремила взгляд на него. Два темных озера, неведомо что скрывающих в глубине.
– Чего вы боитесь больше всего?
Вопрос был неожиданным, но ответ родился сразу.
– Пустоты, – сказал он. – А вы, королева?
Ее губы изогнулись в грустной улыбке.
– Всего, – ответила она. – Мне так кажется.
– Не верю, – мягко возразил Тирен.
Она задумалась.
– Тогда – утраты.
Тирен провел пальцами по бороде.
– Любовь и утрата, – сказал он, – как корабль и море. Всегда вместе. Чем больше мы любим, тем больше можем утратить. Но избежать утрат можно только одним способом: избегая любви. Каким печальным стал бы тогда наш мир…
IIЛайла открыла глаза.
И сначала увидела только небо. Тот же самый синюшный закат, на который смотрела мгновение назад. Но мгновение ушло, краски выцвели, скрывшись под тяжелым покровом ночи. Земля под ней была холодная, но сухая, под голову подложен свернутый плащ.
– Ну почему так долго? – в тревоге спрашивал чей-то голос. – Ты уверен…
– С ней все будет в порядке.
Она повернула голову, пальцы сами собой потянулись туда, где под ребра вошел нож. Рубашка была заскорузлой от крови, и Лайла рефлекторно содрогнулась, ожидая боли. Память об этой боли звенела во всем теле, но это были лишь отзвуки. Она осторожно вдохнула, и легкие наполнились не кровью, а прохладным воздухом.
– Чертовы «медные воры», – проворчал третий голос. – Надо было еще тогда с ними разделаться. И перестань ходить взад-вперед, Келл, у меня от тебя голова кругом идет.
Лайла закрыла глаза.
А когда приоткрыла опять, мир расплывался. Над ней склонился Келл. Она заглянула в его двухцветные глаза и поняла, что это вовсе не Келл. Один глаз был черным, другой – изумрудно-зеленым.
– Очнулась. – Холланд выпрямился. Из пореза на ладони капала кровь.
Во рту еще стоял медный привкус. Она приподнялась и сплюнула на камни.
– Лайла, – сказал Келл, вложив в ее имя столько чувств. И как ей могло прийти в голову, что этот холодный ровный голос принадлежит ему? Он опустился рядом с ней, приподнял под спину – она с дрожью вспомнила то жуткое ощущение, когда нож царапнул о кость – и помог сесть.
– Я же говорил, выдержит, – произнес Холланд, сложив руки.
– Вид у нее до сих пор неважный, – сказал Алукард. – Не обижайся, Бард.
– Ладно уж, не обижусь, – прохрипела она. Подняла глаза и заглянула в их лица – бледное Келла, мрачное Холланда, напряженное Алукарда – и поняла, что была на волосок от гибели.
Опираясь на Келла, встала на ноги.
На мостовой валялись тела десяти «медных воров». У Лайлы задрожали руки, и она что есть силу пнула ближайшего. Пинала опять и опять, пока Келл не привлек ее к себе. Легкие рвались и хрипели, хоть рана на груди и зажила.
– Я сбилась со счета, – простонала она ему в плечо. – Думала, их шесть…
Келл смахнул слезу с ее щеки. Она и не заметила, что плачет.
– Ты провела в море всего четыре месяца, – сказал он. – Сколько врагов ты успела нажить?
Лайла рассмеялась – коротко, болезненно. Он обнял ее крепче.
Они долго стояли так. А Алукард и Холланд бродили среди трупов, извлекая из мертвых тел ее ножи.
– И какой из этого вывод, Бард? – спросил капитан, вытирая нож о рубашку одного из покойников.
Лайла окинула взглядом тела людей, которых она когда-то пощадила на борту «Медного вора».
– Мертвые не помнят обид.
* * *Они возвращались молча.
