От напряжения ныли ребра, точно на грудь положили мешок с мукой. Кровь в венах гудела, как под огромным давлением. Глаза слезились даже в темноте. Но Соломон знал, что закончит.
- Ты ошибаешься, Соломон, - сказала тень Бароссы, предусмотрительно не двигаясь, но и не опуская оружия, - Поверь, ты ужасно ошибаешься, старик. Ничего подобного мне бы и в голову не пришло.
Тень не выглядела опасной, даже с пистолетом в руках.
«Это ведь Баросса, - подсказывала память, мягкими касаниями стирая острые углы его восприятия, - Человек, которого ты знаешь всю свою жизнь. Большой, кажущийся неуклюжим, выглядящий как пират из старого кинофильма, громогласный, по-своему хитрый, но открытый и честный. Это не тот человек, которого ты ищешь. Тут какая-то ошибка».
Но ошибки не было, и Соломон это знал. Чем дольше он смотрел на массивную тень, застывшую в нескольких шагах от него, тем сильнее он ощущал это. Нельзя доверять памяти. Память – не помощник в театре теней, где вещи и люди умеют превращаться друг в друга, где нет цветов и оттенков.
- Из ненависти родилась страсть. Так бывает. Отнимая у людей их набор нейро-софта, их чистенькую свежую душу с еще не отрезанным магазинным ярлыком, выворачивая в сточную канаву истинную требуху, ты стал испытывать от этого похотливое возбуждение. Разве не так? Ты свежевал людей, снимая с них нейро-шкуру, и постепенно эти шкуры, эти трофеи, стали для тебя основной ценностью. Теперь ты шел не за справедливостью, не за воздаянием, как тешил себя поначалу. Ты хотел получить чужую душу, и ты получал ее. Сколько потом длилось удовлетворение? День? Неделю? Прежде, чем чужая душа делалась блеклой, пресыщала тебя, и требовала замены? Я не удивлен, что тебя привлек Эмпирей Тодд. Наверняка, он был подлецом вроде многих, а нейро-грим лишь позволял ему существовать в человеческом обществе, получая от этого удовольствие. Жить чужой жизнью, на которую он не имел права, но имел средства. Ты освежевал его мимоходом, запросто, упиваясь новым трофеем и в то же время – болью его недавнего владельца. Но после Эмпирея Тодда ты взялся за меня. Почему, Баросса? Мы ведь были друзьями. Точнее, наши нейро-софты считали друг друга друзьями. Нейро-Соломон был другом нейро-Бароссы. Что же тут сыграло? Зависть? Соперничество? Нет, я так не считаю. Знаешь, я думаю, дело было в другом. Увидев, как я тщетно пытаюсь вернуть слизняку Эмпирею его собственность, его нейро-душу, ты ощутил досаду. И ты подумал – «Этот Соломон так вьется из-за Эмпирея Тодда, так изображает участие в этом безнадежном деле, так старается добиться справедливости, выказать себя защитником обокраденных и обездоленных… А ведь кто он, в сущности, такой? Чем он отличается от Эмпирея Тодда? Да ничем. Наверняка его истинная сущность столь же ничтожна и жалка, лишь нейро-модули заставляют его быть человечным и справедливым. Он тоже окутан фальшью, как и все прочие. А ну-ка посмотрим, каков он на самом деле. Снимем-ка с него защитную оболочку».
- Гладко, - сухо оценил Маркес из своего угла, - Но я не вижу фактов. А без фактов дело остается темным, ведь не можем же мы считать твои умозаключения за доказательства. Ведь, если на то пошло, любой из нас может быть нейро-маньяком – мы все служили детективами и все имели дело с нейро-софтом. В том числе и мы с Лью. Так почему Баросса?
- Есть и факты. Во-первых, Эмпирей Тодд, о котором я уже говорил. Его делом занимался детектив Баросса до того, как спихнуть мне. И именно я стал следующей жертвой нейро-маньяка. Не странно ли это – учитывая десятимиллионное население Фуджитсу? Это не случайность. Кто-то очень хотел, чтоб охотник стал жертвой. И он своего добился. Во-вторых, именно Баросса навел меня на след. Когда я рылся в архиве в поисках аналогичных случаев, именно Баросса, словно случайно, дал мне нужную папку. И это не было рисковой игрой с его стороны. Он-то знал, как надежно защищен и превосходно замаскирован. Это было частью его игры. Жестокой игры хищника и его жертвы. Он сам дал мне след, посмеиваясь над моим рвением и зная, что след этот пуст и не приведет к нему самому. В-третьих, мой нейро-терминал взломали сразу после нашего с Бароссой разговора. Рассуждая о сути нейро-маньяка, я, вероятно, сдвинул на последний миллиметр невидимый предохранитель. Баросса знал, что я неуклюже иду по его следу и даже пытался изображать помощь, подсунув мне Энглин. Но услышав, как я рассуждаю о сути нейро-маньяка, о его неутолимой жажде, об отвращении к своему истинному лицу, Баросса не выдержал. Кстати, может быть, что именно тогда он и решил разделаться со мной. Понял, что кусочек правды у меня есть. И пусть этот кусочек не приладить ни к чему целому, затаенная злость сыграла свою роль. Тем же вечером Баросса взломал мой терминал и сделал меня калекой. Таким, как вы сейчас видите. Тенью вашего приятеля и сослуживца Соломона Пять. Тенью без самого тела.
- Чушь! – не выдержал Баросса, скрипнув зубами, - Все это полнейшая чушь, Соломон! Ты болен, и даже серьезней, чем мне казалось!
На тень Бароссы смотрело три пистолета. Четвертый, в руке комиссара Бобеля, все еще смотрел на Соломона. Но сейчас это не казалось ему важным или опасным. Сейчас пистолеты тоже выглядели тенями, а не кусками смертоносного металла. Интересно, можно ли во вспышке пороха разглядеть тень мчащейся пули?..
- И еще
