Горбачев по-прежнему публично настаивал на “руководящей роли” партии в экономике, но его личные взгляды были куда ближе взглядам Яковлева: он считал, что партийные бюрократы только говорят о самоуправлении, “но свирепо борются за собственную власть”[1211]. Как решить эту проблему? Для начала, отобрать у партии право вмешиваться в экономику и оставить в ее ведении только более общие вопросы – например, идеологические. Но, если отвлечься ото всех этих соображений, Горбачев прежде всего отстаивал демократию ради демократии. Он мечтал отмотать назад семьдесят лет коммунистического режима и сделать так, чтобы партия наконец держала ответ перед народом. Правда, многих людей одолевали апатия и отчужденность, но, как оптимистично полагал Горбачев, участие в самоуправлении поможет им исцелиться от этого недуга[1212]. Сам Горбачев сомневался в том, что советские граждане готовы к большей демократии, но сомневался не очень сильно. Однажды он упомянул о “рабской психологии” населения, но объяснил ее годами сталинской диктатуры[1213]. В действительности за долгие века царского самодержавия народ проникся своего рода фатализмом, а установившийся на десятилетия тоталитарный строй, при котором советских людей вынуждали доносить друг на друга, серьезно подорвал взаимное доверие, на которое во многом опирается любая демократия[1214].
В силу всех этих причин Горбачеву в первую очередь нужно было убедить себя самого в том, что он поступает правильно[1215]. Но даже если это так, каковы шансы, что с ним согласятся консерваторы? Он рассчитывал на все еще громадный авторитет генсека, который заставит многих пойти на уступки, а также на собственную интеллектуальную изворотливость. Реформаторы по-прежнему составляли меньшинство и в ЦК, и в Политбюро, в которое входили всего 14 человек: это были, как отмечал он в мемуарах, он сам, “Яковлев, Медведев, Шеварднадзе, Рыжков, [секретарь ЦК Николай] Слюньков” и еще пара человек под вопросом[1216]. Большинству его коллег, говорил он как-то раз Черняеву, свойственны “нищета философии” и “отсутствие культуры”. Воротников возглавляет “худшее у нас правительство из всех республик”. Премьер Рыжков сетует, что “мы ему работать не даем – все его дела на [Политбюро] тянем”. А Лигачев (который ненавидит Рыжкова, и тот платит ему тем же) – “18 лет он… правил в обкоме [как и сам Горбачев – 8 лет!] и не знает никаких других приемов”. Поэтому на партконференции нужен не просто политический, а “новый интеллектуальный прорыв”[1217].
Горбачев начал готовиться к XIX партийной конференции еще в конце 1987 года. За свежими идеями он обращался к разным чиновникам и ученым. В январе 1988 года на основе первых советов и предложений Медведев и Шахназаров составили пробный план. Затем Горбачев подготовил “тезисы”, подытожив (пока без подробностей) свои намерения. Медведев вспоминал, что Горбачев намеревался “сломить” сопротивление партии, подавив сомневающихся потоком “дискуссий, толкований и объяснений”. Потом Горбачев засел вместе с помощниками на дачах в Волынском и Ново-Огареве, где они разрабатывали и переделывали проекты его обращения к участникам конференции. Теперь Горбачев уже понимал, чего хочет: превратить рабски послушные и редко заседающие советы, имевшиеся на каждом уровне государственной власти, в постоянно действующие, полноценные законодательные органы. Сама идея опереться на уже существующие структуры, а не вводить совершенно новые аналоги западных институтов, была сама по себе неплоха, хотя, пожалуй, чересчур оптимистична, если учесть, что за долгие годы эти советы уже привыкли к собственному бессилию. Кроме того, Горбачев и его советники вынашивали другую идею – тоже, пожалуй, слишком замысловатую – поставить во главе советов на всех уровнях партийных руководителей, при этом сам Горбачев возглавил бы национальный законодательный орган. В глазах либералов это выглядело попыткой сохранить власть партии на веки вечные. Но сами партийные руководители отнюдь не рвались возглавлять народные собрания, особенно учитывая, что вначале им нужно было бы туда избраться, после чего тем, чья кандидатура не пройдет, пришлось бы освободить партийные должности. Выборы в новый законодательный орган – Съезд народных депутатов (числом 2250 человек) в Москве – должны были стать отчасти свободными и открытыми, хотя некоторое количество мест приберегалось для “общественных организаций” вроде самой партии. Сам Съезд должен был избрать Верховный Совет СССР, который будет непрерывно заниматься законотворчеством[1218]. В перспективе Горбачев (как он говорил Черняеву в январе) собирался прибавить к своему званию генерального секретаря партии титул президента СССР, став “президентом-генсеком”[1219].
Весной Горбачев агитировал за свой новый план: он провел три долгих заседания с участием в общей сложности 150 республиканских и областных партийных начальников. На каждой из этих апрельских встреч присутствовала примерно треть всех этих людей, специально привезенных в Москву. К тому времени Горбачев уже успел заменить бо́льшую часть старой гвардии, унаследованной им в 1985 году, но это мало что поменяло: он остерегался чиновников, а они побаивались его. В прежние времена они все автоматически одобрили бы любые решения XIX партконференции, но теперь ждать этого не приходилось. Поэтому Горбачеву пришлось расшибаться в лепешку: он и подольщался, и стращал, и увещевал, и дразнил, и уговаривал, и запугивал, и клялся в верности социализму, но тут же ставил в пример Запад, доказывая, что существующая советская система безнадежно устарела.
“Мы же с вами передовая часть”, – уверял он своих слушателей. А перестройка именно в том и состоит, что “происходит преобразование во власти, в политической системе, в системе собственности, – с целью раскрытия во всей полноте потенциала социализма”[1220]. Правильно западные критики недоумевают: “На каком основании 20 миллионов [членов КПСС] правят 200 миллионов?” Ответ на это такой, саркастически заметил Горбачев: “Мы же сами себя избрали управлять народом!”[1221] Страна стонет под гнетом проблем, а “где партия”? Кое-кого из партийных чиновников “шокирует то, что делает Горбачев”. Ему понятна их “тревога”, но их он может лишь “еще и еще раз предупредить: нельзя отставать”[1222]. “Не бойтесь… ‘социалистического плюрализма’, – увещевал он. – Лучше перечитайте решение Ленина о партийном единстве!” (В действительности Ленин собирался существенно ограничить реальный плюрализм.) Пусть торжествует демократия как внутри партии, так и за ее пределами; нужно ограничить сроки пребывания в должности даже для высших руководителей – два срока по пять лет, а если кто-то сильно отличится, то его можно избрать тремя четвертыми голосов и на третий срок[1223]. “Сейчас по какому правилу живем? – спрашивал Горбачев. – ‘Закон, говоришь? Какой закон! Слушай, что я тебе говорю, – вот и все’”. У нас