Подобные речи сражали наповал. Нагнав страху на своих слушателей, Горбачев предлагал отвести партийным чиновникам более возвышенную роль – именно такую, утверждал он, какой когда-то собирался наделить их Ленин. Нельзя загружать партию “повседневкой и мелочами” – “как кормить, как доить, какой окислитель класть в яму с силосом”. Ведь это “позорище”! Из-за этого ей некогда “заниматься политикой, международными делами, организацией масс, идеологией, обороной”[1226]. Не следует считать себя “умнее всех”[1227]. И не забывать: “служим мы, а не нам!”[1228]
Конечно, Ленин видел авангардную роль партии вовсе не в служении народу (если не считать того, что партия сама определяла, что именно нужно народу), но сказать об этом Горбачеву никто не осмеливался. В целом, возражения высказывались мягкие. Местным советам не под силу управлять хозяйством, справедливо заметил первый секретарь Волгоградского обкома. “Жизнь требует”, чтобы этим занимались партийные органы[1229]. А что же будет с ЦК, жалобно вопросил первый секретарь Киргизской ССР, если его функции передадут правительственному Совету министров?[1230] Один чиновник, явно пытаясь выслужиться перед Горбачевым, призвал произвести чистку партийных рядов, чтобы “избавиться от мертвого груза”. Пока что Горбачев отверг это предложение, чтобы вконец не запугать своих слушателей, но, конечно, он понимал: чтобы его реформы увенчались успехом, от мертвого груза рано или поздно придется избавляться. И тогда он уподобится царю, который вдруг подался в большевики и решил свергнуть собственный режим[1231].
Удивительно, но в воздухе еще витал призрак Нины Андреевой и ее статьи. (Случалось ли на Западе нечто подобное – чтобы одна-единственная спорная публикация вызвала столь мощный и стойкий эффект?) По выражению Черняева, она оставалась “подтекстом” всех трех встреч с чиновниками[1232]. Большинство слушателей Горбачева перепечатало эту статью у себя в республиках, и им совсем не хотелось ее обсуждать. Но сам он, похоже, не в силах был оставить эту тему. Он с надеждой спрашивал: может быть, кто-нибудь из присутствующих в душе не согласился со статьей и велел ее перепечатать только потому, что счел ее новой партийной линией?
– Мы перепечатали, – ответил первый секретарь Свердловского обкома Юрий Петров. – Статья понравилась. То, что в ней написано, совпадает с тем, что в трудовых коллективах говорят, особенно кадровые рабочие: тот ли социализм строим? Может быть, вообще не социализм строим?
– Ты и сейчас не убежден, что позиция Политбюро, “Правды” правильная? – взвился Горбачев.
– Статья в народе получила позитивную оценку, – упорствовал Петров. – Сначала все были за “Советскую Россию”.
Горбачев весь побагровел, а Петров продолжал:
– Вы же сами требуете, чтобы говорили то, что думаем. Вот я и говорю…
– На Сахалине статью [Андреевой] восприняли как рядовое явление в условиях гласности, – заметил сахалинский партийный начальник.
– Статья в “Советской России” встретила одобрение у старшего поколения, – вставил якутский партийный начальник. – Достижения при Сталине тоже надо показывать. Это был важный период в истории страны[1233].
На всех трех встречах Горбачев старался сдерживаться. 14 апреля, когда его помощник Иван Фролов заявил, что статья Андреевой “готовилась здесь, в этих стенах [ЦК]”, Горбачев задал риторические вопросы: “Где? Кем?” Однако сам же быстро сменил тему, прежде чем Фролов успел открыто обвинить Лигачева и нанести сокрушительный удар по хлипкому фасаду единства в Политбюро. Горбачев, по-видимому, хотел избавить от лишних неприятностей и Чикина, главного редактора “Советской России”. “Он – порядочный человек”. “Переживал Чикин. Каялся. Я ему верю. Я вообще верю людям”[1234]. Но 18 апреля Горбачев опять сделал выпад. Андреева, по сути, говорит нам: “Не трогайте Сталина!” А это значит: “Не трогайте взяточников! Не трогайте партийные организации, которые давно прогнили!” Люди, выступающие с такими требованиями, “не любят… ни страну, ни социализм. Таким – лишь бы местечко потеплее”. Сталин – “это преступно и аморально. Для вас скажу: один миллион партийных активистов расстреляно. Три миллиона – отправлено в лагерь, сгноили”. “Вот что такое Сталин”. Почему Хрущев, который начал было рассказывать правду о терроре, потом “прекратил эту работу”? “Потому что у него самого руки в крови”. Горбачев обратился к Петрову, свердловскому партийному начальнику, который защищал Андрееву: “Вот ты… честно сказал, что думаешь. Я ценю это. Но сумятицу из головы убирай”[1235]. Вскоре Петрова отправили послом на Кубу – “поближе к его единомышленникам”, как заметил Черняев[1236].
Когда эти встречи закончились, Горбачев объявил, что доволен. Его критики, разумеется, довольны не были, но их удалось припугнуть. На заседании Политбюро 14 апреля Черняев заметил, что Лигачев “поджал хвост”: “Нет уж такого апломба. Больше помалкивает. Жалковатый”. 23 апреля Лигачев должен был, как обычно, вести заседание Секретариата ЦК, но Горбачев сам занял председательское место. Очень важно, сказал он, чтобы делегаты предстоящей партконференции не только стояли “за перестройку”, но и были способны “подниматься на высокий, концептуальный уровень”[1237]. А 25 апреля помощникам Горбачева показалось, будто он витает где-то в облаках, – заявил, что “страна и партия ждут [эту конференцию]… ждет ее и весь мир”, она “обречена на узловое значение”[1238]. На следующий день он поведал им о том, до чего предан ему советский народ: “Вот случай… помните, я на той неделе три дня не появлялся на работе. Надо было врачебное обследование пройти… Так вот… ГАИ останавливает ‘Жигуленка’ моего зятя… знают его номер. И прямо задают вопрос: ‘Где Михаил Сергеевич?’ Зять туда-сюда. ‘Ты не виляй. Говори, где М. С.? Мы же знаем. Три дня уже его машины не идут в город! Слухи ходят, что его уже сняли… Если так, скажи. Народ вокруг заведен, говорят, если сняли – выйдем на улицу с оружием!’”[1239]
Горбачев пребывал в эйфории. Ему удалось на время сломить сопротивление консерваторов. Но большие скорости не проходят даром. 24 апреля он позвонил Черняеву, чтобы поговорить о госсекретаре США Джордже Шульце, только что побывавшем с визитом в Москве, но начал с жалоб: “Сижу, говорит, обложенный журналами и статьями. Раиса Максимовна вошла – критикует: что ты сидишь! Какой воздух! Ты ведь без движения весь день, пойдем гулять!”[1240] Горбачев очень торопился. 28 апреля он сообщил Политбюро, что намерен сократить бюрократический аппарат партии на 40–60 %,
