Феор взялась изучать ворданайский язык с той же тихой решимостью, с которой приступала ко всякому делу, и вид ее нахмуренного, сосредоточенно–серьезного личика неизменно вызывал у Винтер улыбку.
— История гласит, — начала Винтер, перенимая стиль полузабытых проповедей из далекого детства и не слишком умело перекладывая его на хандарайский, — что в давние, незапамятные времена люди были порочны, якшались с демонами и колдовали, так что Господь Вседержитель решил уничтожить их. Послал Он исполинское чудище, зверя Страшного суда, дабы тот покарал и истребил человечество. Когда началось уничтожение людей, многие из них молили Господа остановить погибель, однако души тех, кто молился о милосердии, были запятнаны грехом, и Он не стал им внимать. Услыхав, однако, молитву Кариса, познал Господь, что душа его чиста и непорочна, и согласился даровать человечеству возможность исправиться. Карис без тени страха подошел к зверю и одним–единственным словом изгнал его. Сказал он затем, что Господь пощадил человечество, однако лишь на время, если только люди сумеют раскаяться и обратиться на путь истинный. Те, кто внимал ему, основали Элизианскую церковь и, как ты говоришь, посвятили себя борьбе с демонами и колдунами.
На лице Феор, к некоторому изумлению Винтер, отразился неподдельный интерес.
— Но ведь ты говорила, что они не верят в существование демонов и колдунов.
— Карис жил больше тысячи лет тому назад. Сейчас у нас тысяча двести восьмой год Милости Господней, так что, с тех пор как Господь согласился пощадить человечество, времени прошло изрядно. Может быть, — осенило ее, — Черные священники выполнили свое дело и уничтожили всех демонов. В любом случае уже лет двести назад они больше были заняты тем, что преследовали еретиков и вмешивались в политику. Примерно как ваши искупители.
— Надеюсь, это было не столь ужасно, — пробормотала Феор.
— Трудно сказать. В конце концов королю Вордана надоело их терпеть, и он вышвырнул их из страны. С тех самых пор существуют Истинная церковь, управляемая из Элизиума, и Свободные церкви, которые не подчиняются никому. В Вордане главенствует Свободная церковь. Быть может, в Мурнске или Бореле принимают всерьез упоминания о колдовстве в Писании, но в Вордане… — Она покачала головой. — Наш священник объяснял мне, что все это только образ, фигура речи. Демоны, говорил он, воплощали собой зло, которое люди причиняют друг другу, и на самом деле Писание имело в виду, что все мы должны быть добры к ближнему своему. — Винтер искоса глянула на Феор. — Мне и подумалось тогда, что здесь что–то не так.
— Что такое Борель и Мурнск?
— Другие королевства, — ответила Винтер, остро сознавая ограниченность своих познаний. — То есть Мурнск — это империя… кажется. Есть еще Союз Шести Городов и…
Она осеклась и смолкла. Феор неотрывно смотрела на марширующих солдат, но в глазах ее влажно блестели непролитые слезы.
— Наверное, придется все это выучить, — тусклым голосом проговорила она. — Раз уж мне суждено там жить.
— Там? — в смятении отозвалась Винтер. — Ты же, помнится, хотела разыскать в Эш–Катарионе свою Мать.
— Она не примет меня, — очень тихо проговорила Феор. — Теперь уже не примет. Я соединила свой наат с расхемом. Это ересь.
— Думаешь, она тебя прогонит?
— Надеюсь на это. Возможно, она пожелает убить меня.
— Что это за мать, если она убивает своих детей?
— Моя жизнь изначально принадлежит ей, — просто ответила Феор. — Если Мать пожелает отнять ее — она в своем праве.
— Что ж, тебе всегда найдется место среди нас. — «И, — мысленно прибавила Винтер, — если эта „Мать“ решит, что Феор должна умереть, ей придется вначале разобраться со мной». — А как же Бобби?
— Ему ничего не грозит. Причинять вред уже соединенному наату — само по себе ересь.
Винтер мрачно кивнула и снова устремила взгляд на плац. Занятия подходили к концу, и Бобби перестраивала роту, чтобы двинуться в казармы. Лицо ее осунулось от усталости, и Винтер подозревала, что девушка провела бессонную ночь.
— Мы должны рассказать Бобби правду, — сказала она. — Не знаю, много ли она помнит, но ей известно, что произошло нечто из ряда вон выходящее. — Вряд ли Бобби не заметила, что участок ее кожи размером с ладонь стал больше похож на мрамор, чем на живую плоть.
Феор вздохнула:
— Ты должна рассказать ей правду. — Она смолкла и, сосредоточившись, перешла на ворданайский: — Я… не так хорошо… говорить… на ваш язык.
— И все же тебе потребуется быть рядом, — заметила Винтер. — Бобби может задать вопросы, на которые я не сумею ответить.
— Ты признаешься, что знаешь ее тайну?
— Думаю, без этого не обойтись, — ответила Винтер. — Графф тоже все знает, а стало быть, нельзя скрывать от Бобби, что правда вышла наружу. Думаю, на Граффа мы можем положиться, он не станет болтать, но…
— А свою тайну ты ей расскажешь?
Пришла очередь Винтер надолго замолчать. Вопрос был нешуточный, и она не знала, как на него ответить. Ей до сих пор трудно было освоиться с тем, что Феор знает, кто она такая, причем знает уже давно. Сколько бы девушка ни объясняла, что подлинный пол Винтер ей раскрыло некое сверхъестественное чутье наатема, Винтер неизменно терзало ощущение, что в ее маскировке есть изъян. Что, если все уже знают правду и за глаза смеются над ней? Глупости, конечно, — тот же Дэвис, к примеру, никогда не удовлетворился бы насмешками исподтишка, если б имел возможность втоптать кого–то в грязь и как следует попинать лежачего.
— Ты не доверяешь Бобби? — спросила Феор.
— Нет, дело не в этом, — сказала Винтер. — Господь свидетель, если я кому и могу доверять, так это ей. И тебе, конечно. Просто…
— Просто?
— Прошло целых два года. — Винтер подтянула колени к груди. — Мне кажется, я и сама уже почти поверила в то, что я — мужчина.
Глава семнадцатая
МАРКУСМаркус распахнул дверь и обнаружил, что явился последним.
Вал, Мор и Фиц уже расселись в шатких плетеных креслах вокруг лакированной глыбы стола, который был сделан из цельного куска дерева, и потому даже искупителям оказалось не под силу утащить его. Мор виртуозно перетасовывал колоду
