— Нажрусь сосисок, — тут же откликнулся Бугай. — Целый мешок сожру, чтоб мне сдохнуть, а еще — яичницы и бифштексов. К чертям серомордых со всей их бараниной! Если я до самой смерти не увижу больше ни одной овцы, уж точно плакать не стану.
— Есть еще козлятина, — заметил Втык.
— Козлятину есть нельзя, — сказал Бугай. — Это против природы. Если б Господь хотел, чтобы мы ели козлятину, он не создал бы ее с таким дерьмовым вкусом. — Он оглянулся через плечо. — Ну а ты, Втык, что сделаешь, когда вернешься?
— Чтоб я знал. — Втык пожал плечами, сплюнул и почесал бороду. — Наверное, отправлюсь домой и трахну жену.
— Ты женат? — удивился Уилл.
— Был женат до того, как отправился сюда, — уточнил Бугай. — Я уже говорил тебе, Втык, и опять скажу: она тебя ждать не станет. Семь лет прошло — сам подумай! Притом она уже наверняка постарела и заплыла жиром.
— Тогда, — сказал Втык, — я найду себе другую жену и трахну ее.
Внизу, в бухте, какой–то офицер в полном обмундировании, забираясь в вертлявую лодчонку, оступился, перевалился через борт и плюхнулся в воду. Троица сидевших на стене солдат разразилась грубым хохотом, наблюдая, как офицера, промокшего насквозь, выудили из воды и втащили в лодку, словно тюк с хлопком.
Когда этому скромному развлечению пришел конец, в глазах Бугая появился злобный блеск. Намеренно повысив голос, Бугай окликнул:
— Эй, Святоша! Что ты сделаешь, когда вернешься в Вордан?
Четвертый солдат, к которому был обращен этот вопрос, сидел поодаль, привалившись к брустверу. Он ничего не ответил, да Бугай, собственно, и не ждал ответа.
— Да наверное, помчится прямиком в ближайшую церковь, чтоб покаяться Господу в грехах, — заметил Втык.
— Карис Всемогущий, прости меня! — затянул Бугай, изображая молитву. — Кто–то опрокинул на меня стакан виски, и капля богомерзкого зелья могла попасть мне в рот!
— Я уронил молоток на ногу и воскликнул: «Вот черт!» — подхватил Втык.
— Я поглядел на одну девицу, — продолжил Бугай, — и она улыбнулась мне, и мне стало так чудно!
— А еще я пристрелил десяток серомордых, — заключил Втык.
— Не-а, — сказал Бугай, — язычники не в счет. Но вот за все остальное ты точно отправишься прямиком в ад!
— Слыхал, Святоша? — окликнул Втык. — Ты еще пожалеешь, что не повеселился вдоволь!
Четвертый солдат и на это не соизволил ничего ответить. Втык презрительно фыркнул.
— Кстати, — сказал Уилл, — почему вы зовете его Святошей?
— Да потому что он явно метит в святые, — пояснил Бугай. — Не пьет, не сквернословит и, готов дать голову на отсечение, не блудит. Даже с серомордыми, хоть они, как я уже говорил, не в счет.
— А вот я слыхал, — начал Втык, стараясь говорить погромче, чтобы его слова дошли до слуха четвертого солдата, — я слыхал, что он в первый же день подцепил тут черную гниль и через месяц у него отвалился конец.
Все трое на минуту смолкли, обдумывая его слова.
— Да черт побери, — первым заговорил Бугай, — ежели б со мной такое стряслось, я бы пил и ругался так, что небу стало бы тошно!
— Тогда, может, оно уже и стряслось, — тут же съязвил Втык, — а тебе и невдомек?
Тема была привычная, и они затеяли перепалку с легкостью людей, давно знакомых друг с другом. Четвертый солдат едва слышно вздохнул и поудобнее пристроил мушкет на коленях.
Его звали Винтер, и он многим отличался от сослуживцев. Прежде всего тем, что был моложе и стройнее и на лице его до сих пор не наблюдалось ни малейших признаков усов и бороды. Несмотря на жару, он не снимал синий потертый мундир и плотную хлопковую рубаху. И сидел, положив руку на приклад мушкета, словно готовясь в любую минуту вскочить и замереть по стойке «смирно».
И что самое главное, Винтер был вовсе не «он», а «она», хотя обнаружить это мог бы только самый внимательный наблюдатель.
Об этом, безусловно, не знали трое других солдат, а заодно и все прочие обитатели форта, не говоря уже о писарях и счетоводах, которые обосновались в доброй тысяче миль отсюда — по ту сторону моря, в Военном министерстве. Поскольку в армии его ворданайского величества не было принято нанимать женщин — за исключением тех, кого тот или иной солдат нанимал на короткое время для своих личных нужд, — Винтер приходилось скрывать свой пол с той самой минуты, как она поступила на службу. С тех пор прошло немало времени, и девушка достигла в притворстве значительных успехов — хотя, по правде говоря, обвести вокруг пальца таких типов, как Бугай и Втык, не настолько уж великое достижение.
Винтер выросла в Королевском благотворительном приюте для неблагонадежных детей, который его обитатели называли «Тюрьмой миссис Уилмор для девиц» или попросту «тюрьмой». Винтер покинула это заведение, мягко говоря, без спроса, и это означало, что из всех солдат в форте у нее одной прибытие флота вызывало смешанные чувства. Все прочие уверенно сходились на том, что у нового полковника не будет иного выхода, кроме как отплыть на родину прежде, чем к стенам подступит армия фанатиков. И это, как заметил ранее Бугай, уж верно лучше, чем поджариться на вертеле, а именно такую участь сулили искупители чужеземцам, которых они за чересчур светлую кожу в насмешку прозвали «трупами». И все же девушка не могла отделаться от ощущения, что каким–то непостижимым образом за тысячу с лишним миль и три года спустя миссис Уилмор в тугом чепце и с неизменным ивовым хлыстом в руках дожидается на причале той минуты, когда она, Винтер, сойдет с корабля.
Скрип сапог на лестнице возвестил о том, что кто–то поднимается на стену. Четверо солдат схватились за мушкеты и поспешили изобразить подобающую бдительность. И тут же расслабились, увидав знакомое лицо капрала Тафта — круглое, как луна, раскрасневшееся от жары и лоснящееся от обильного пота.
— Привет, капрал, — бросил Бугай, отложив мушкет. — Что, решил поглазеть на представление?
— Не будь идиотом, — пропыхтел Тафт. — Думаешь, я потащился бы на этакую верхотуру только ради того, чтоб поглядеть, как толпа рекрутов учится плавать? К черту! —
