Если светско-потребительская елочная традиция связана с предрассудками, которые немного отдают нацизмом и уходят корнями в далекое прошлое, то религиозная традиция установки вертепа воспевает мирскую жизнь и естественность: хижины на холмах, овечки, курицы, кузнецы, плотники, женщины с кувшинами, бык, ослик и верблюд (который, кстати, легко пройдет сквозь игольное ушко) … Зато тому, кто оставляет под елкой слишком дорогие подарки, Царствие Небесное точно не светит.
2006Рот на замок
Лет пятнадцать назад я предсказывал, что за несколько десятилетий расовый состав Европы станет необычайно пестрым и процесс этот будет болезненным и кровавым. Я не пророк, а всего лишь здравомыслящий человек, который часто обращается к историческому опыту, поскольку уверен, что события прошлого таят подсказку о потенциальном будущем. Достаточно посмотреть, что сейчас занимает людские умы (опустим теракты). Во Франции лицейский преподаватель публикует статью, критикующую ислам, и ему начинают угрожать физической расправой. С репертуара берлинского театра снимают оперу Моцарта «Идоменей», поскольку в постановке фигурируют отрубленные головы не только Иисуса и Будды (ну и пусть), но и пророка Магомета. Что уж говорить о папе, который в его-то возрасте должен понимать, что лекция никому не известного профессора в университете и транслируемая по всем каналам речь понтифика – не одно и то же и стоит быть осмотрительнее (в любом случае оказаться за одним столом с теми, кто попытался раздуть из исторической цитаты новую религиозную войну, мне бы не хотелось).
Хорошую статью о происшествии с французским преподавателем написал Бернар-Анри Леви[430] (см. Corriere della Sera от 4 октября): с его позицией можно не соглашаться, однако не вызывает сомнений, что необходимо отстаивать право на свободное выражение своих взглядов на религиозные темы и нельзя поддаваться на шантаж. В том же номере Серджо Романо опубликовал статью об «Идоменее», и я приведу ее в своем вольном пересказе, к которому автор не имеет никакого отношения: если возомнивший себя новатором режиссер ставит оперу Моцарта и выносит на сцену отрубленные головы основоположников нескольких религий (Моцарт до такого точно бы не додумался), ему стоит всыпать по первое число – по эстетическим и филологическим соображениям; хорошей взбучки также заслуживают режиссеры, которые одевают героев «Царя Эдипа» в полосатые двубортные пиджаки. В тот же день на страницах La Repubblica знаменитый музыкант Даниэль Баренбойм[431] задал мудрый вопрос: соответствовала ли эта выходка моцартовскому духу? Впрочем, он также сослался и на права художника.
Думаю, что мой друг Даниэль разделил бы всеобщую печаль, вызванную несколько лет назад яростной критикой (или запретом) постановок «Венецианского купца» Шекспира за ярый антисемитизм пьесы, свойственный той эпохе (а также предыдущей, начиная с Чосера), хотя на самом деле Шейлок изображен человечным и даже в чем-то трогательным. Вот с чем мы столкнулись: стало страшно высказывать свои мысли. Не будем забывать, что мусульманские фундаменталисты (до того мнительные, что с ними шутки плохи) – причина далеко не всех табу. До них процветала идеология политкорректности, основанная на уважении ко всем окружающим, однако она привела к тому, что по крайней мере в Америке распространился запрет на анекдоты не только о евреях, мусульманах и инвалидах, но и о шотландцах, генуэзцах, бельгийцах, карабинерах, пожарных, дворниках и эскимосах (это слово тоже табуированное, но если я буду называть их так, как они того хотят, никто вообще не поймет, о ком я говорю).
Лет двадцать назад я преподавал в Нью-Йорке и, желая привести пример анализа текста, совершенно случайно остановил свой выбор на рассказе, где есть строчка, в которой моряк, жуткий сквернослов, описывает влагалище проститутки: «бескрайнее как милость …», многоточием я заменил имя божества. После лекции ко мне подошел студент, по виду мусульманин, и мягко упрекнул, что я проявил неуважение к его религии. Естественно, в ответ я напомнил, что это была чужая цитата, но тем не менее принес ему свои извинения. На следующий день я употребил не слишком почтительную (хотя и шутливую) аллюзию на одного из знаменитых персонажей христианского пантеона. Все засмеялись, и вчерашний студент тоже присоединился к всеобщему веселью. По окончании лекции я взял его под руку и спросил, почему он проявил неуважение к моей религии. А затем попытался объяснить разницу между шутливым намеком, упоминанием всуе имени Божьего и богохульством и призвал его к большей терпимости. Он извинился и, надеюсь, что-то понял. Недоступной его восприятию, скорее всего, осталась удивительная толерантность католического мира: при наличии целой «культуры» богохульства, где верующий испытывает страх перед Богом и при этом наделяет высшее существо непристойными эпитетами, кого и чем можно шокировать?
Увы, не все случаи в преподавательской практике разрешаются столь же мирно и цивилизованно, как у меня с моим студентом. В других ситуациях лучше держать рот на замке. Но что станет с культурой, если на встрече, положим, с арабским философом даже студенты будут помалкивать, боясь допустить оплошность? Все кончится damnatio memoriae[432] – преданием чуждой культуры забвению через молчание. И это точно не пойдет на пользу взаимному познанию и пониманию.
2006Идолопоклонство и ненавязчивое иконоборчество
Мы живем в эпоху образов, поскольку словесная культура канула в небытие, или же слово празднует триумфальное возвращение, которому поспособствовал интернет? Как тогда быть с телевидением, DVD, видеоиграми? Взаимоотношения человечества с изображениями всегда были непростыми, о чем нам напоминает книга Марии Беттетини «Против образов. Корни иконоборчества» (Laterza, 2006)[433]. За этим должно было бы последовать краткое изложение бойко написанной книжки толщиной в сто шестьдесят страниц, но не хочу никого обманывать: книга серьезная и рассчитана на тех, кто хоть немного разбирается в философии и богословии. Ее серьезность делает невозможным пересказ содержания, так что ограничусь вольными рассуждениями о присущем человеку умении (животные его лишены) порождать «симулякры».
Согласно Платону, предметы являются несовершенными копиями идеальных моделей, а значит, изображения – это несовершенные копии предметов, жалкие второсортные имитации; для неоплатоников изображения становятся непосредственным воспроизведением идеальных моделей, их термин agalma[434] обозначает одновременно и статую, и образ, а вместе с тем великолепие, украшение и красоту.
В иудейском мире двойственность сохраняется: изображать Бога категорически запрещено (возбраняется даже произносить вслух его настоящее имя), хотя он создал человека по своему образу и подобию, к тому же благодаря Библии мы знаем, что в храме Соломона были изображены не только всевозможные растения и животные, но и херувимы. Поскольку тот же запрет на божественные сюжеты существовал и в мусульманском мире, в местах культа ограничивались каллиграфическими и абстрактными изображениями, однако
