– Импэра! – каждый ополченец считал своим долгом поднять щит, удивленно рассматривая изображенную на нем девицу. – Им-пэ-ра! Им-пэ-ра! Мы будем сражаться за Импэру!
А я-то думала за Кронваэль. Печально… Ну хоть не за дракона! И то радует!
Прошло несколько дней, и воодушевление сменилось ужасом, когда холодные пальцы страха гладили мою неприспособленную к таким переменам психику. В стройные ряды ополчения вливались все новые и новые новобранцы, зато мои пробелы в местной географии восполнялись с катастрофической скоростью передвижения вражеской армии. «Пара фраз долетевших оттуда» действовали на столицу, как брошенная под ноги толпе граната. Город застыл в ожидании, тревожно вглядываясь с башен и стен в сторону туманных гор. Враги будут здесь со дня на день. Единственная, перекрытая вражеской экскурсией, дорога, ведущая через горный перевал, опустошила все прилавки, взвинтив воистину драконовские цены даже на хлеб. С утра хлеб стоил один золотой.
Не было ни запыхавшегося отряда со штакетником, не было ни стука в ворота: «Здравствуйте, мы – свидетели вашего поражения!». Просто в один день, который не назовет прекрасным даже законченный слепоглухонемой оптимист, враги стояли под стенами столицы, как гости под дверью с домофоном в надежде, что кто-нибудь их да впустит.
– Импэра! Импэра! – кричали люди под окнами, пока я малодушно пряталась в своем доме, стараясь лишний раз его не покидать. В такие моменты липкий страх смешивался с волнением, а я старалась сидеть тихой пугливой мышкой в надежде, что народ покричит и разойдется. В моей трудовой книжке было много разнообразных записей, но как-то не хотелось, чтобы после записи «Импэра», появилась запись «предводитель дубины народной войны и заместитель руководителя народного ополчения». Иногда мое терпение лопалось, и я боролась с желанием выйти и крикнуть: «Отстаньте от меня! Оставьте меня в покое!»
Раздражение сменялось горьким комом отчаяния, когда грудь сдавливала немыслимая, тягучая боль внезапной, осознанной пустоты. Я прикусывала палец, пыталась вычеркнуть из памяти широкие плечи, теплые и сухие губы, от которых сложно оторваться и сладкий рубец шрама на щеке. Я пыталась забыть то чувство, когда по спине поднимается электрическая волна, заставляя сжиматься в исступленных конвульсиях, боясь на секунду потерять губами губы… Когда вжимаешься, пытаясь стать еще ближе, а ближе уже невозможно! Ты или плачешь, или смеешься, оттого, что нельзя просто взять и раствориться навсегда в другом человеке… Это невозможно. И это «невозможно» пугает, огорчает, расстраивает. Ты знаешь, что еще немного и чужие губы подарят тебе судорожный поцелуй, переходящий в прерывистое, нервное, горячее и сладкое дыхание на твоих губах. Нет… Нельзя вспоминать… Нельзя думать об этом!
Я задыхалась, пытаясь выскрести из своего сердца и тень, и воспоминания о ней, вслушиваясь в крики на улице. Почему я? Я что? Грудью на амбразуру должна лезть? Я не Жанна Д’Арк, чтобы вести в бой армию! Что им от меня нужно? Отстаньте от меня! Мне плевать, что творится за стенами этого дома! Вам ясно? Плевать! У меня свои проблемы!
– Импэра! – кричали на площади, бряцая оружием, а я закрывала уши руками. В этот момент внешняя борьба с каким-то навязанным общественным долгом становилась внутренней борьбой с поселившимся в сердце богом. Сердце, не спрашивая ни у кого, продолжало молиться ему, заставляя меня тяжко страдать. Как можно любить труса и подлеца? А оно все еще любило…
Сколько дней прошло с момента расставания? Я не могу сказать. Ко мне все так же приходили люди, приносили еду. Я сначала отказывалась, а потом поняла, что слегка недооценила свой аппетит, поэтому была очень благодарна за посильную гуманитарную помощь. Нет, я могу утешить, успокоить, но я не хочу сражаться! Я не хочу, чтобы меня посадили на кол, а потом размахивали мною, как стягом перед полчищем врагов.
На площади разместился лазарет, куда сносили раненых. Среди них сновали целители, пытаясь облегчить страдания. Я не хочу выходить! Я не хочу видеть чужие страдания! Мне и своих с головой хватает! Прекратите! Хватит! При чем здесь я? Я здесь при чем?! Я уже готова была сказать любое имя, лишь бы от меня отвязались! Мне откровенно плевать, кто станет королем или королевой, кто поведет кронваэльцев в бой! У войны, между прочим, не женское лицо, а у меня не настолько большая грудь, чтобы прикрывать ею все амбразуры и быть затычкой в каждой идеологической дырке!
Однажды в дверь робко поскреблись. На пороге стоял бедно одетый и босой мальчик лет десяти. В руках ребенка была краюха хлеба. Он отломал половину и протянул ее мне. В детских глазах стояли слезы надежды.
– Импэра, – прошептал мальчишка, держа передо мной кусочек черствого хлеба. – Сделай так, чтобы папу не убили… Я прошу тебя, Импэра… Ты же все можешь… Вот, все, что у меня есть… У меня больше ничего нет… Только это…
Я смотрела в яркие голубые глаза ребенка, на слезинку, которая скатилась по чумазой щеке и на худые, дрожащие пальцы, которые протягивают мне половину своего сокровища. Мальчик засомневался, посмотрел на оставшийся кусок и тоже протянул мне…
– Чтобы папу… не убили… – шепотом повторил ребенок, пока в его глазах стояли слезы. – Возьмите… Это все, что у меня есть… Импэра, чтобы папу не убили… Пожалуйста… У нас дома больше нечего кушать… Это все, что у нас есть…
Тонкие грязные пальцы протягивали мне два куска черствого хлеба. За что? Что он делает?
– Если размочить его водой… будет вкусно, – губы ребенка дрожали. Перед моими глазами расплывались две черствые краюхи. – Я для тебя берег, Импэра… Пожалуйста…
Я сглотнула, опустилась на колени, обнимая ребенка, гладя его по спутанным волосам и проклиная всю несправедливость мира.
– Не надо, малыш, – задыхалась я от внезапной материнской нежности, кривя губами, но не кривя душой. – Кушай сам… Я тебе еще могу дать… У меня еще хлебушек есть… Иди сюда, малыш…
Я сбегала в дом, достала хлеб, отломила большой кусок, а потом сунула в руки мальчику, который смотрел на него с голодным удивлением.
– Кушай, маленький, кушай… – шмыгала носом я, а на площади тем временем появился вооруженный отряд во главе с лордом Бастианом. На нем была золотая кольчуга, сверкающая на солнце нашими налогами, меч в ножнах и мужественный взгляд, которым нужно смотреть на потомков со страниц истории.
– Все, кто может держать оружие! – скомандовал лорд, осматривая раненых на предмет оставшихся конечностей. – Сейчас мы выйдем и покажем, на что способен Кронваэль!
– Лорд Бастиан, – рядом с «военачайником» появился бородатый мужик – рекрутер. – Это было бы очень глупо! Нас сметут! Я предлагаю…
– Молчать! Здесь приказы отдаю я! – рявкнул Бастиан, сверкнув не только доспехами, но и глазами. В его взгляде отчетливо читалось:
