Обедали все вместе.
К этому времени прибывали школьники со смешными рассказами из жизни семей своих соучеников. Понятно, что не у всех заботы были такие же, как у Шепердсонов, и, в общем-то, было не принято распространяться про семейные тайны при посторонних, но кое-что все же выплывало наружу.
Бабуля опекала Ирину.
— Я вижу, ты все еще не в своей тарелке.
— Это не удивительно, здесь все так необычно для меня.
— Тебе тяжело? — интересовался заботливый жених.
— Нет, дело не в этом — необычно.
— Тебе повезло, мы приехали, когда все в сборе, и нет такого напряжения, как иногда. Когда отцу удаляли желчный пузырь, а Ричард, ну… путешествовал, я даже брал академический отпуск. Стояли на рубеже сутками, а сменяла меня иной раз бабуля.
— Мэгги скоро рожать…
— Это не выбьет нас из ритма. Парни подрастают, скоро обряд инициации. Технически-то они готовы, но здесь важен психологический переход в новое качество. После этого мы сможем спокойно вернуться в университет… что-то не так?
— Я хотела узнать тебя поближе.
Франк не сразу понял, а поняв, напрягся.
— Ты хочешь увидеть меня в деле, — сказал он в пол.
Ирина кивнула, хотя ему было и не видно.
— Только так я пойму то о тебе, о вас, что необходимо понять. Мы можем пожениться и без этого…
Он вздохнул.
— Но обычай. Нельзя. Он старый, из тех времен, про которые, в общем-то, мало что известно… вот такие мы, понимаешь ли, Шепердсоны. Тебе кажется, тут какая-то хитрость против тебя?
— Нет, но…
— Кажется, кажется. Сначала формальный брак, а потом уж семейный секрет. И он оказывается таким ужасным, что… но назад уже нельзя. Но подумай, времена уже не те, ты и так уже знаешь практически все.
— Но ты-то знаешь о нас, о Копулетти, не практически, а именно что все.
Франк резко встал, а потом медленно сел.
— Прости, но это не так. Я видел только какие-то отдаленные и удаляющиеся фигуры, поломанные жерди, рваный брезент, восстанавливал навесы, но главное — это ведь само появление. Кроме того, я мог и вообще ничего не увидеть: «их» выходы непредсказуемы, как наводнение.
Ирина сдержанно кивнула.
— Не будем ссориться. Раз нельзя — значит нельзя. Тем более, ты говоришь, скоро инициация близнецов.
— Только после этого мы можем поехать в свадебное путешествие или вернуться в университет, как нам захочется. Ты права, не будем ссориться.
Край обрыва был в каких-то двенадцати ярдах. Пропасть шириной ярдов двадцать, на той стороне затянутые туманом заросли орешника, бузины и диких вишен. Поперек пропасти лежал ствол гигантского тополя, испещренный глубокими царапинами примерно до половины длины с той стороны. К этому концу ствола следы сильно редели. Там, где ствол ложился на эту сторону, было низкое место, закрытое от стоящих на рубеже небольшим всхолмьем. Там могла бы невидимо укрыться пара человек.
— Это самое узкое место, — сказал Ричард, поглаживая магазин своей винтовки, лежащей на сгибе локтя, — поэтому здесь и положено это бревно.
— А кто его положил? — спросила Ирина.
Они стояли под дощатым навесом, сзади на стене располагался арсенал — несколько разнообразных стрелковых устройств, у каждого члена семьи были свои предпочтения в этой области. Под ними стоял широкий стол с выдвижными ящиками. В них, прямо скажем, без достаточного порядка валялись снаряженные обоймы и разрозненные патроны.
— Не думаю, что кто-то знает ответ на этот вопрос, — усмехнулся Ричард.
Ирина покосилась на него.
— Можно я задам вопрос глупый?
Он сделал приглашающий жест свободной рукой.
— А зачем его вообще здесь положили? Ведь перепрыгнуть пропасть вряд ли возможно.
— Кто знает, как «они» умеют прыгать. Наверно, наши предки проложили самый удобный путь для «них», чтобы не караулить вдоль всего обрыва. — Ирина кивнула. Ричард продолжил: — Это как в бридже — нужно брать свои взятки. Вы ведь тоже не цементируете штольни и не бросаете туда гранаты от своих ходунов. Можно ведь сделать хуже.
— Там кто-то есть, — тихо вскрикнула Ирина, показывая в сторону туманного леса.
— Нет, пока нет.
— Ты же не смотришь туда.
— Я знаю, когда надо смотреть.
— По-моему, ты немного самонадеян. Я ведь вижу по бревну: вы не всех убивали в тот момент, когда они только забирались на бревно. Следы иногда доходят аж до этого края бревна.
Ричард улыбнулся.
— Ну да, опасность смягчается привычкой. Кроме того, тут и в оружии беспорядок, патроны кучей, тоже какая-то подсознательная игра с угрозой. Азарт.
Ирина продолжала всматриваться в туман.
— Олаф любит винтовки «томсон», я — «шпильгаген». Отец любит пострелять из разных, даже во время одного дежурства. Мэгги вообще может повесить на стену незаряженную винтовку. Мы от этого детей отучаем. Вот бабуля — аккуратистка.
— А если в пиковый момент что-то пойдет не так, одну винтовку заклинит, а другая не заряжена? А эта тварь уже на середине ствола?
Ричард искренне развеселился.
— Бывали случаи, «они» уже переползали сюда полностью. Видишь, там такое углубление, где ближний край. Можно затаиться. Говорят, отец еще был молодым, они с парнями приняли накануне, одна тварь перелезла и затаилась, и тут, что редко бывает, сразу же ползет другая, а Джин, дежурный, задремал, они ревом его разбудили, а у него магазин пустой.
Ирина притворно зажмурилась.
— Ничего, как-то выкрутились. Отец успел добежать до конюшни, а у нас винтовки закреплены повсюду на ранчо.
— Заметила.
— Отец успел вернуться, когда они только начали крушить тут все, парни отбивались прикладами. Ну, папочка в глаз одной твари, в общем, справились.
— Герой.
— Нет, за это его не хвалили. Вопиющее нарушение режима. Да и поседел он после этого: говорит — пока крался проверить, не сидит ли кто-нибудь в углублении.
Ирина сменила тему.
— А почему у вас такие кружева вокруг посвящения близнецов?
— А они конкурируют друг с другом. Инициация распределит роли, кто из них по преимуществу стрелок, а кто заряжающий.
Ричард вдруг напрягся, но не повернулся к обрыву.
— Что происходит? — прошептала Ирина.
— Кажется, мы попались. Я был уверен, что разок-то мы успеем пальнуть, пока он не вернется.
Из-за дощатой стены появился Франк, он был мокр, прорывался сквозь влажный утренний лес, куртка распахнута, в глазах ужас.
Минута тягостного молчания.
Ирина опустила глаза.
Ричард не столько смущенно, сколько раздосадованно дернул щекой.
