– Что, не выдержал? – миролюбиво поинтересовался я. – Небось опять пропустил главу? Ты хоть расскажи, что там было. – Почему-то это прозвучало не так небрежно, как мне хотелось бы.
Он ответил резко:
– Мы схвачены и приговорены к смерти, Нельпар. Мы узники Змея, и ничто не может нас спасти, ибо я лишен Меча, а ты – своей волшебной силы. И заключены мы в Яму Зверя, где ничто не оградит нас от его пасти. Это конец, Нельпар! Это конец…
Его пронзительные глаза смотрели на меня не отрываясь. Я сам попытался отвести взгляд – и не смог.
Довел я Красвелла своим кривляньем! Его оскорбленное подсознание собрало все наличные ресурсы и подчинило их одной цели – расправиться со мной. Желание это оставалось неосознанным – он мог и не знать, за что меня ненавидит, – но эффект вышел чертовски сильный.
Впервые с той минуты, как я вломился к нему в мозги, мне пришлось задуматься: а насколько это, в сущности, порядочно?
Я, конечно, желал ему только добра, но… грезы – дело святое.
Сомнения подтачивают уверенность. Где нет уверенности – там открыта дверь страху.
Совсем другой голос – тихий, шелестящий голос Стива Блэкистона: «…нет, если не пойдешь у него на поводу…» Мой голос: «…так шанс угодить на койку в соседней палате ты предлагаешь мне?» – «…нет, если…» – «…если не пойдешь у него на поводу…» А сам-mo Стив побоялся сюда лезть, так ведь? Ну скажу я ему пару ласковых, когда выберусь… Если выберусь… если…
Эта история уже потеряла для меня всякую привлекательность.
– Брось, Красвелл, – сказал я хрипло. – Хватит ломать комедию… а то, ей-богу, дам в морду – и ты это почувствуешь, в сознании ты или в подсознании!
– Это слова глупца, – ответствовал он холодно, – а мы оба на пороге смерти!
Голос Стива: «…симпатическая магия… воображение… если Маршем вообразит, что одно из его фантастических созданий убьет его – он больше не проснется…»
Так и есть. Сюжет, где герой будет убит. И он хочет, чтобы мы оба были убиты. Но меня-то он не может убить! Или может? Мог ли Блэкистон знать, на что способен инстинкт смерти в двух противоестественно соединенных разумах?
Говорят же психиатры, что этот инстинкт есть у каждого, только глубоко запрятан в подсознании… Но здесь-то до него докапываться не надо – вот он, так и сверкает в глазах Маршема Красвелла.
Человек сбежал от реальности в мир грез, а его и там достали. И единственное место, где он может еще по-настоящему укрыться, – это в смерти.
Красвелл, наверно, почувствовал мои сомнения и растерянность – они ведь делали меня беззащитным перед его свирепым, распаленным, жаждущим покончить со мной воображением! Величественным жестом шекспировского героя, предваряющего последний акт, он представил мне своего монстра.
Это был действительно шедевр жутких подробностей и немыслимого правдоподобия. Такого я у него еще не видел. Красвелл чувствовал, что это его лебединая песня, и вложил в нее все свои творческие способности.
Я увидел, что мы стоим в центре громадного амфитеатра. Зрителей не было: Красвелл не любил массовых сцен. Он предпочитал странную пустоту безвременья и минимальное количество персонажей.
Только мы двое – в яростном свете множества красных солнц, колышущихся в раскаленном небе. Я не считал, сколько их, – я видел только чудовище.
Чувствовал я себя, как муравей в миске, которую обнюхивает собака. Вот только чудовище не имело ничего общего с собакой. Оно вообще ни с чем не имело ничего общего.
Это было нечто размером с десяток слонов: неповоротливая, гнусно шевелящаяся гора пурпурного просвечивающего мяса с зияющей двухметровой пастью, утыканной изнутри острыми, покрытыми слизью клыками, а снаружи усеянная десятками глаз.
Даже если бы эта тварь не шевелилась, она была бы воплощением невыразимого кошмара, но самым невыносимым был ее омерзительный способ передвижения. Конечностей у нее не было; она ползла, конвульсивно содрогаясь и при каждом толчке извергая из пасти вязкую зеленоватую жижу.
И надвигалась она с поразительной быстротой: 30 метров… 25…
Я сжался в смертельном ужасе – 20 метров… 15… Я отчаянно пытался думать: огнемет?.. как же его… не помню! – мой разум отказывал при виде этой наползающей жути… Сперва зеленая слизь, потом клыки… необъятная пасть… не убежать, не остановить…
Новый голос – спокойный, неторопливый, добрый голос из давнего детства: «…Он может все остановить – и на этом и на том свете. Ты и во сне не встретишь ничего, с чем бы мой Билли не справился. С сегодняшнего дня он будет приходить в твои сны, так что тебе больше нечего бояться…»
Холодная твердая рукоятка в руке, грохот выстрела, рывок отдачи – из самых дальних глубин подсознания…
– Папа! – ахнул я. – Спасибо, па!
Монстр уже навис надо мной. Но Билли был в моей руке, нацеленный прямо в зияющую пасть. Я нажал курок.
Чудище дернулось, поползло назад, скользя по собственной слизи, и стало на глазах съеживаться. А я стрелял и стрелял.
Не сразу я вспомнил о Красвелле.
Он стоял и молча смотрел – на корчившееся чудовище (оно уже заметно убавилось в размерах и продолжало уменьшаться), на тускло поблескивающий кольт в моей руке, на дымок, вьющийся из его дула…
И вдруг он расхохотался.
Громкий, бурный хохот, но было в нем что-то истерическое.
Все еще хохоча, он стал таять, красные солнца покатились с неба, угасая на ходу, превращаясь в тусклые точки, – и вот небо стало пустым, белым и гладким, как потолок.
В сущности (какие приятные слова – «в сущности»!) это и был потолок.
И вот уже Стив Блэкистон, улыбаясь, снимает хромированный колпак с моей головы.
– Ну спасибо, Пит! Полчаса – минута в минуту. Ты на него подействовал быстрей, чем инсулиновый шок!
Я сел, пытаясь прийти в себя. Стив ущипнул меня за руку:
– Ну-ну, ты уже проснулся. Я хочу, чтобы ты мне рассказал все, что делал, – только не сейчас. Я тебе позвоню на работу.
Ассистент как раз стащил колпак с Красвелла. Тот заморгал, повернул голову – и увидел меня. На лице у него вмиг сменилось с десяток выражений – и хоть бы одно было приветливым!
Он резко сел, оттолкнув ассистента.
– Ах ты сволочь! Ну, я тебя!..
Я вскочил, а Стив и кто-то из его помощников вцепились в Красвелла.
– Пустите, черт подери! Я с ним потолкую!..
– Я же говорил, – сокрушенно выдохнул Стив. – Сматывайся быстрей!
В этот момент я уже несся по лестнице. Маршем Красвелл в пижаме не производил того впечатления,
