Веревка поддается. Высвободив мизинец и указательной палец правой руки, Мона перекручивает ее, натягивает волокна на лезвии.
– Просто надрез, – шепчет мужчина.
И делает еще один шаг. Веревка трещит.
Мона напрягает левое плечо. Треск становится громче.
– Хм? – удивляется мужчина и недоуменно склоняется к ней.
Веревка лопается.
Сжав зубы, Мона размахивается левой. Тихий удар. Даже удивительно, насколько тихий. Впрочем, нож попал в очень мягкое место, точно за пищевод, и бог весть сколько он перерезал связок, мышц и сосудов.
Кровь выбивается вдоль лезвия крошечными яростными фонтанчиками, как от булавочных проколов в шланге. Мужчина, приоткрыв рот, смотрит на Мону. Во рту у него уже скапливается кровь. Не веря себе, Мона отвечает на его взгляд.
А потом в ней вскипает ярость.
«Моя дочь, черт побери!» – вспоминает она.
Выронив ручное зеркальце, она взмахивает правой рукой, вцепляется в макушку склонившемуся к ней мужчине, а левой налегает на нож.
Горячая волна крови захлестывает ее – неожиданно, хотя следовало бы ожидать, ведь она чуть не обезглавила противника. Пока он валится наземь, у нее в голове одна мысль: «Хорошо, хоть рот у меня был закрыт».
Он еще подергивается, выплескивая кровь (это Мону не удивляет, она несколько раз бывала на месте убийства, успела понять, как много крови в человеческом теле), и замирает.
Где-то слышен негромкий раскат грома.
– Дерьмо, – бранится Мона. Она не собиралась переправлять ублюдка прямиком в новое тело. Однако, похоже, так и вышло.
Мона разглядывает себя в линзах. В крови с головы до ног. Зато живая. И, оказывается, вовсе на так уж слаба. Что довольно странно, учитывая, сколько потеряла крови.
«А может быть, – думает она, разглядывая себя в линзах, – это оттого, что ты не совсем человек».
Она рассматривает оставленный перед линзами сосуд с кровью. Ее тянет прикоснуться – иначе не поверить, что в ней был ребенок и что этот ребенок, возможно, – ее дочь.
«Ни черта не понимаю», – заключает Мона. Однако она знает кое-кого понимающего.
Прежде чем осмелиться выйти в коридор, она разувается и бесшумно, быстро движется по растресканному бетонному полу. «Глок» при ней, но хотелось бы обойтись без него (потому что будет шум, а хрен его знает, на что способна сучка в голубом костюме), так что для большей уверенности Мона засунула за ремень шортов два ножа.
Довольно скоро она слышит разносящиеся по коридору голоса.
– …если Она нам обрадуется, – произносит мужской голос.
– Как же не обрадоваться? – отвечает другой. – Мы же Ее дети.
– Но Ее так долго не было. Вспомнит ли Она нас?
Короткое молчание.
– Об этом я не подумал. Сомневаюсь, что Она могла забыть.
Мона крадется на звук. Добравшись до ответвляющегося налево прохода, вслушивается.
– А ты Ее помнишь? – спрашивает первый голос. – Я забываю… иногда… Ее ужасно трудно вспоминать. Я помню, как был счастливым. Кажется, помню. Но то было очень давно.
– Нам полагалось здесь быть счастливыми. Мы так решили.
– Знаю.
– Но мне… признаться, мне это… трудно давалось. Не так легко, как я думал. Может, Веринджер ошибся.
Молчание затягивается.
– Не знаю. Может, все мы ошиблись. Может, Она разберется.
Мона при помощи одной из ручных линз заглядывает за угол. Перед лабораторной дверью на бетонном полу сидят, по-ребячьи поджав ноги, двое мужчин. Мона гадает, как быть, – потом вспоминает своего неумелого тюремщика. Должно быть, сучка в голубом костюме наскребла помощников не первого сорта, да оно и понятно – с теми, кто постарше и поумнее, опаснее иметь дело.
Пошарив в карманах, Мона находит пустую коробку из-под патронов – завалялась после боя в каньоне. Тщательно примерившись, она швыряет коробку прямо по коридору. Перекатываясь, она громко звякает.
– Что это было? – вскидывается один.
Мона врастает в стену. Слушает приближающиеся шаги. Из ответвления показываются двое – и, конечно, сворачивают туда, откуда слышали шум; глянуть в другую сторону им и в голову не приходит.
Поэтому тот, что слева, невероятно удивляется, когда Мона втыкает ему нож в ямку за коленом, а второй, опешив, не успевает и оглянуться, как она бьет его рукоятью «Глока» в висок.
Оба валятся на пол.
– Нога… – с каким-то удивлением выговаривает порезанный. – Что с моей ногой?
«В этих телах раньше были люди, – думает Мона. – Знать бы, куда они ушли…»
Но оставлять этих двоих так нельзя, и позволять им перескочить в тела других бедолаг тоже не хочется. Поэтому Мона, нагнувшись, подрезает обоим сухожилия за коленными чашечками.
– Вторая нога! – вскрикивает первый подрезанный. – О, вторая нога.
– Заткнись, – тихо советует ему Мона. – Обездвижить можно и менее приятными способами. Хочешь попробовать?
Он не отвечает. Мона подозревает, что ему неизвестно слово «обездвижить».
Ну и ладно. Оставив этих двоих позади, она направляется к двери, которую те стерегли.
Дверь она приоткрывает с осторожностью. За ней типичная кобурнская лаборатория (комната с линзами, конечно, нетипична) – голые бетонные стены в пятнах и тенях давно пропавшего оборудования. Миссис Бенджамин мешком обмякла в углу, а середина комнаты занята женщиной в голубом. Видимо, обе углубились в дискуссию.
Женщина в панаме говорит:
– …знаешь, что я побывала дальше тебя, старшая сестра?
– Вот как? – Миссис Бенджамин выглядит ослабевшей и не слишком заинтересованной.
– Ты застряла в Винке вместе с остальными. А я доходила до самой границы. Умирая, я оборачивалась молнией в изгибе неба над нами… и уносилась к пределам. Каждый раз. Или даже выходила за них – совсем немного. Можешь ли ты сказать то же о себе?
Миссис Бенджамин не отвечает.
– Нет. Я даже побывала в этом их «Придорожном». Там я с ними встречалась. Мне помогали «туземцы». Здесь все думали, что это за границей. Никто даже не попытался проверить, вы ленивы и робки. А я проверила. Я там побывала. Подумать только, как глупо: шайка тупых пьяниц и наркоманов приканчивают пятерых старших в семье. Хочешь знать как? – Нагнувшись, она что-то поднимает с пола: маленькую лакированную шкатулку. – Я хотела убить Первого, – продолжает она, – но точно не знала, что для этого требуется. Поэтому в последний раз я велела им захватить два тотема. Просто на всякий случай. Запас карман не тянет, не так ли? Сегодня утром мне пришлось выбраться за ним в «Придорожный». Заставила ты меня попутешествовать, сестра.
– Тотемы? – недоумевает миссис Бенджамин.
– А, так ты не знаешь? Нет, откуда тебе. Слушай, помнишь, мы рассказывали друг другу сказки о дикаре?
Миссис Бенджамин чуть оживляется, но молчит по-прежнему.
– Конечно, помнишь. О настоящем первенце, самом первом ребенке Матери. Но он Ей не угодил, и Она его бросила. А мы вечно уверяли друг друга, что он следит за нами, за всем, что мы делаем, в надежде догнать нас. – Женщина открывает шкатулку. – Так вот, сестра, так оно и было. Он прошел за нами в Винк.
В шкатулке, как и ожидала Мона, обнаруживается маленький белый череп. Женщина в голубом взирает на него с благоговением, миссис Бенджамин
