– Он… бросился?
– Пытался схватить… – Осекшись, Мона поправляется: – Вообще-то и схватил. И тогда я увидела…
Парсон подается к ней. Спрашивает:
– Вы что-то видели?
– Видела сквозь город. Под ним что-то разбитое, зарыто по всей долине. И оно меня видело и… мне показалось, узнало.
Парсон долго, долго молчит.
– И вы это увидели, когда тот человек вас схватил? Как будто это он вам показал?
– Пожалуй, что так.
– Как он выглядел?
На ее описание Парсон качает головой.
– Не помню такого… никого похожего в Винке не видел. Это тревожит.
– А то, что он вышиб себе мозги, вас не тревожит?
Парсон качает головой, словно говоря, что и это тревожит примерно так же.
– Что теперь будет?
– С вами? – спрашивает Парсон и задумывается. – Ну, раз он умер, значит, не из тех, кто стоит внимания.
– Вы это серьезно?
– Да. Если бы умер кто-то… важный, я бы знал. Как узнал о Веринджере и Мэйси. Раз тело осталось там, надо думать, за ночь его кто-нибудь подберет. Все, что осталось валяться, обычно подбирают. Полагаю, и трупы тоже, хотя и не проверял.
Мона, делая вид, будто не расслышала этого потока бредятины, останавливается на одном:
– Как понимать: «Если умер»? У него, черт побери, полголовы вдребезги!
Парсон с каменным лицом смотрит на нее. Пожимает плечами.
– Не можете сказать, да? – понимает Мона. – Не дозволено?
Парсон молчит. Похоже, даже не дышит.
– И о твари, которая у него из тыквы выползла, тоже промолчим, да? – не отступается Мона. – О той, что, коснувшись асфальта, вспенилась, как… как долбаный «научный опыт» на ярмарке. И о том, что я в доме повидала?
Парсон откашливается.
– Нам лучше поговорить о том, что вам делать с этим ключом. – Он постукивает по столу перчаткой.
– Нет, – говорит Мона.
– Нет? – Парсон поднимает бровь.
Закашлявшись, Мона отхаркивается, сплевывает в мусорную корзину. Достает салфетки и старательно высмаркивает каждую ноздрю отдельно.
– Нет, – повторяет она. – Ни хрена не буду делать, мистер Парсон. Пока вы не объясните, что за чертовщина творится.
– Я же сказал, – спокойно напоминает Парсон. – Есть вещи, о которых мне говорить не разрешено и делать тоже.
– А мне, честно говоря, – по фигу, – огрызается Мона. – Я ради вас вляпалась в основательное дерьмо. И скажу так: играем честно, размазываем его на всех. Это, мистер Парсон, улица с двусторонним движением. Садитесь-ка за руль.
– Не понимаю метафоры, – признается он.
– Я про то, – Мона кое-как выпрямляется и усаживается на стул перед его столом, – что вы мне скажете кое-что из того, что стоит знать. Для начала, какое мне вообще дело до треклятого ключа, не говоря уж о том, какое дело вам?
– Это ключ от двери.
– Какая новость!
– Я думаю, что это ключ от двери.
– То есть вы еще и не знаете.
– Я там… никогда не бывал. И точно не знаю, что за той дверью. Но думаю… что-то важное.
– Хуже не придумаешь. Не собираюсь я открывать вам какую-то таинственную дверь только потому, что вы вежливо просите.
– Для меня это важно, – тихо говорит Парсон, – и для вас будет важно.
– Мистер Парсон, может, вы не понимаете, что это значит, но сегодня ночью вы впутали меня в дело, за которое, как видно, стоит умереть. Потому что я почти уверена: тот придурок в шляпе кокнул себя, чтобы не проговориться. Видно, он был чему-то предан всей душой. Потому что я семь лет служила в полиции, а такого не видела. Обычно люди прежде всего спасают себя. Значит, ради дела, которое вы мне подсовываете, люди готовы умирать, а если так, они почти наверняка и убивать готовы. Только вот не надо мне врать, что вы ничего не знаете. И не думайте отправить меня на поиски охрененно таинственной двери, ничего не объяснив, мистер Парсон. Даже не пробуйте. Мне ужасно тяжело вам это говорить, мистер Парсон, но эта псина на охоту не идет.
Парсон обдумывает ее речь. Выглядит он утомленным, как будто приходится браться за ненавистную работу. Сглотнув и переведя дыхание, он спрашивает:
– Вы вполне уверены?
– После того, что видела, – чертовски уверена, мистер Парсон.
Кивнув, он снова дергает кадыком.
– Ну что же, хорошо. Признаться, я уже обдумывал это дело, – говорит он. – Вот как это будет. Слушайте хорошенько. И вы должны мне доверять.
– А я вас не просила объяснять, что я должна…
– Вы должны мне доверять.
Сверкнув на него глазами, Мона машет рукой – продолжайте.
– Я хочу объяснить вам, что надо делать с ключом. – Он задумчиво молчит. – А потом я совершу несколько поступков, которые будут вам непонятны. Могут даже показаться глупыми. Приемлемо?
– Откуда в вашей маразматической башке мысль, что это пройдет?
Парсон снова вздыхает.
– Мои поступки будут беспричинными, – с силой говорит он. – В них не будет никакого смысла. Ни для вас, ни для меня. Они никак не связаны с тем, что мы обсуждаем. Вы поняли?
Мона разглядывает его. В бытность копом она пару раз работала с агентами из преступной среды и успела понять, что двусмысленности и намеки для них – обычная манера речи. Сейчас, слушая Парсона, она угадывает, что он прибегает к тому же методу, только в самом смехотворном варианте: он не смеет даже признать, что скажет что-то существенное, потому и твердит, что все это не имеет отношения к делу. Как будто обманом вытягивает из себя слова.
– Пусть будет так, – говорит Мона.
– Хорошо, – не без облегчения кивает старик, хотя вспотел он так, будто ему пятки поджаривают. – О Кобурнской вы знаете. Знаете, что она располагается на плато столовой горы.
– И еще знаю, что ее больше нет.
– В Винке ничего до конца не исчезает, – возражает он. – Все склонно возвращаться, хотя бы и против воли. Что касается лаборатории, она еще там, хотя и пустует… но если вы до нее доберетесь и взглянете как следует, может оказаться и не так. Если и нет, уверен, там найдутся какие-нибудь полезные вам записи. Но главная дверь в Кобурнскую пропала.
– Что значит – пропала?
– Это значит, что она погребена под несколькими футами оползня.
– Это как же так вышло, черт возьми?
– Пожалуйста, не перебивайте, – просит он. – Вам следует слушать, а не говорить.
– Господи…
– Та дверь пропала, но в Кобурн ведет много других дверей. Нас в особенности интересует одна.
– И где мне искать эту дверь?
Старик закрывает глаза, словно мысленно представляет картину. Пот скапливается в морщинах его щек.
– Из Винка есть одна дорога, – хрипло выговаривает он. – Она поднимается высоко-высоко на гору. Туда ведет только одна дорога. Поезжайте по ней и присматривайтесь к тянущемуся вдоль дороги ограждению. Там будет один участок, черный и смятый, словно выгоревший. И в одном месте в ограждении пролом. За проломом вы не заметите ничего особенного – такие же скалы, заросли, глушь, – но это обман. Там начинается другая дорога. Осторожно идите по ней. Она вьется по плато, между скалами, деревьями, оврагами и… и кое-чем, чего я
