– А в Кобурне я найду такое же, как в доме Веринджера? – осведомляется Мона.
– Я не бывал в Кобурне, так что не могу сказать, – отвечает Парсон. – Честно говоря, не представляю, что вас там ждет. Но если где и есть ответы, то на горе.
– Почему вы сами их не искали?
Он отвечает мрачным взглядом.
– А, – понимает Мона, – вам не дозволено. Многое же вам не разрешается, мистер Парсон. Ручаюсь, это жутко раздражает.
Парсон пожимает плечами. Мона долго разглядывает старика. Похоже, речь его страшно вымотала.
– Похоже на то, – замечает Мона, – что все это будет здорово опасно.
Он чуть заметно склоняет голову – кивает.
– А вы, сдается мне, много знаете, – продолжает Мона. – Почему бы вам не отправиться со мной, чтобы я сдуру не свернула шею?
Парсон неподвижен как статуя.
– Почему бы и нет, мистер Парсон? Прыгаем с вами в машину и прокатимся?
– Мне нельзя, – шепчет он.
– Я знаю, вам не разрешено и все такое, но раз уж мне головой рисковать, вы могли бы хоть составить мне компанию. Вы, как умеете, пытаетесь помочь, но, по правде сказать, помощи от вас пока немного, а мне совсем не хочется служить у вас на посылках, мистер Парсон.
– Я и так сделал… слишком много, – выдавливает он. Похоже, у него жестоко разболелся живот. – Мне нельзя говорить таким, как вы, о том, что там. Я не могу вам помочь. Не могу… – он кряхтит, словно в кишках у него что-то перевернулось, – прямо помогать вам узнать о том, чего вы не знаете.
– Что с вами? Что происходит?
Он умоляюще шепчет:
– Пожалуйста… пожалуйста, перестаньте.
Мона замолкает. Ей категорически не нравятся слова «таким, как вы», словно она иностранка какая-то.
– Чем они там наверху занимались, мистер Парсон? – тихо спрашивает она. – Что произошло на горе?
Парсон, задыхаясь, делает глоток кофе и включает радиоприемник. Теперь играет группа «Сыновья пионеров», мурлычет «Голубые тени на пути». Когда старик снова поворачивается к ней, становится видно, что глаза у него полны слез, хотя лицо не выражает ни грусти, ни боли. Утерев слезы, он садится ровно и снова вздыхает.
– Я сделал для вас подарок, – говорит он.
– Да ну?
– Да. – Парсон достает маленькую карточную колоду. – Я записал несколько любимых слов и определений. – Он дрожащей рукой протягивает ей карты. – Пожалуйста, просмотрите их. Потом.
Ошеломленная Мона принимает колоду и рассматривает верхнюю карту. На ней надпись:
qqqКОТqqq(сущ.)Мелкое домашнее плотоядное, Felis domestica, или F. catus, выведено множество забавных пушистых разновидностей.
– Какого?… – изумляется Мона.
– Пожалуйста, храните их в надежном месте, – просит старик. – Они очень важны для меня. Никому их не показывайте. Именно никому.
– Вы это серьезно?
– Очень.
– Хорошо. Наверное, так и сделаю. – Она убирает колоду в карман.
– Спасибо. – Откинувшись назад, склонив голову к плечу, он, кажется, прислушивается к голосу радио. – Хотите рассказ?
– Какой рассказ?
– Сказку. Притчу.
Мона пожимает плечами.
– Там о многом говорится. О семье. О пути. И о доме. Думается, вам будет весьма интересно. Я много об этом думаю, каждый день.
Старик буравит ее глазами, и Моне в первый раз видится в них подлинный ужас. С таким взглядом поднимаются на эшафот, а не рассказывают сказки в разорившемся мотеле.
– Готовы? – спрашивает старик.
Мона снова пожимает плечами.
Парсон откашливается, глубоко вздыхает и начинает:
– Однажды давным-давно очень-очень далеко отсюда росло большое зеленое дерево с крупными сильными ветвями. Дерево тянулось высоко в небо. Утром его листья щекотали брюшко солнцу, а ночами касались самых звезд. А между ветвями на самом-самом верху свила гнездо большая счастливая птица.
– О, как я буду счастлива, когда обзаведусь детьми! – говорила птица. Она трудилась и трудилась над гнездом, а когда все было готово, отложила в середине одно яйцо. Яйцо было очень большим, и она высиживала его, высиживала, а когда яйцо наконец проклюнулось…
Родился ее первый птенец.
Но птица-мать была недовольна своим ребенком. Потому что, хотя птенец был велик – даже очень велик, – он не оказался ни хорошеньким, ни умным, ни изящным – уродливая, гадкая, злобная тварь. Это потому, что птица-мать непривычна была создавать детей, и она поняла, что ей надо учиться. Черновой набросок вышел до того, как начался настоящий труд.
– Извини, – сказала птица-мать своему малышу, – но я не смогу тебя оставить.
И однажды ночью она выбросила спящего птенца из гнезда, и тот, кувыркаясь, скрылся среди листвы.
Такова природа.
Но птица-мать многому научилась на первом яйце и сделала новую попытку. На сей раз она отложила не одно яйцо, а целых пять. И новые малыши вышли куда мельче и красивее, чем первый, и у каждого был свой талант.
Птенец, проклюнувшийся первым, обладал даром проницательности и видел далеко-далеко, даже то, что скрыто от обычных глаз.
Второй птенец был наделен большой мудростью и отличал глупость от истины даже тогда, когда все их путали.
Третий владел даром надежды, и рядом с ним все видели свое будущее в розовом свете.
Четвертый был толковым и деловитым, он составлял тонкие планы и хитроумные замыслы там, где другие птицы не знали, что делать.
А пятый птенец был неимоверно сильным и страшным и умел справиться с любым врагом и любым препятствием.
Птица-мать так обрадовалась, что отложила множество яиц, и из них вылупилось еще множество птенцов, но все они были много младше первых пяти и мало знали широкий мир.
Однако скоро на дереве стало так много птиц, что оно начало клониться под их тяжестью. Чем больше выводилось маленьких птиц, тем ниже оно клонилось и однажды – возможно, довольно скоро – должно было сломаться под их весом. Птица-мать поняла, что надо искать новое место для жизни.
И однажды она сказала своим птенцам:
– Ждите меня здесь. Пусть, пока меня нет, младшие повинуются старшим, и никто из вас не причинит зла ни друг другу и никому другому. Тогда с вами не случится никакой беды и вы снова увидите меня.
И все птенцы согласились, и плакали, когда мать улетела.
Они ждали и ждали, тревожились день и ночь. А однажды ночью в небесах разразилась страшная гроза, и казалось, ветер вот-вот сломит дерево. И тогда они увидели на горизонте светлую точку: это была птица-мать, возвращавшаяся к детям, но выглядела она усталой, слабой и измученной.
Когда она села на дерево, ствол затрещал, заскрипел, застонал. Все поняли, что долго он не выдержит.
– Забирайтесь все ко мне на спину, – сказала детям птица-мать. – Кто может, захватите с собой непроклюнувшиеся яйца.
– Куда же мы летим? – спросили птенцы.
– В тихое, безопасное место далеко отсюда, – отвечала она.
И вот все они сгрудились на спине у матери, и она рванулась в небеса. Ее толчок стал для дерева последней соломинкой: с громким треском ствол развалился, теряя ветви.
Все птенцы смотрели, как гибнет их дом. Но второй по старшинству птенец
