Она в таком ужасе, что и не замечает, как стреляет пистолет. Даже завороженная увиденным до оцепенения, Мона не сбивает прицела: кожа у него над коленом, там, где сухожилие четырехглавой мышцы соединяется с коленной чашечкой, взрывается. Мужчина тихо крякает (Мона невольно отмечает, что звук этот выражает не боль, а удивление, словно он говорит себе: «Как же это неудачно вышло») и ничком падает на землю.
Только падает не до конца. Подставляет другое колено, удерживается и, всем телом потянувшись вперед, хватает ее за правое запястье.
Молния, мир освещается голубой вспышкой, и Мона слышит его голос: «Я могу показать».
Она стоит на дороге, но мир теперь серый, тонкий и зыбкий, словно вылеплен из тумана и дымки. Рядом темная фигура, удерживающая ее за руку, но Мону занимает не она: ее внимание поглотил окружающий мир.
Она видит бледные очертания деревьев, кустов и холмов, но местами картина изъедена оспинами и наполнена яркой светящейся голубизной, словно в холмах скрыты мощные прожектора. Все они светят прямо вверх, в небо, пронзают облака и поднимаются к темным небесам.
Или, думает она, эти места освещены чем-то над облаками? Не совпадение ли тут с ее прошлым видением? Не молнии ли змеятся, стекая в эти точки?
Но от мерцаний на склонах ее взгляд понемногу сбегает на прозрачное видение города в долине. Мона смотрит сквозь него, за него, под него и, осознав это, видит, что земля под городком и даже под горой не сплошная.
Под городом что-то есть. Что-то похоронено там, спит, выжидает. Оно как бы разбито на миллионы кусков. И, даже раздробленное, оно обращает свое внимание на Мону, видит ее во сне – эту потерянную, сломленную женщину на склоне холма.
И узнает ее.
Она кричит, корчится, вырывает руку, жмет…
Резкий удар, Мона свободна. Поняв, что успела зажмуриться, она открывает глаза и видит, что по-прежнему стоит на дороге, только мир перестал быть серым и туманным.
Уловив запах пороха, Мона понимает, что второй раз выстрелила из «Глока».
Она озирается. Мужчина стоит перед ней на коленях, лицо его выражает полное изумление.
– Ох, – выговаривает он и, пошатнувшись назад, садится на асфальт.
Из груди у него льет кровь. Мона видит дырочку в рубашке, брызжущую из нее кровь и тупо, медленно понимает, что сюда и всадила пулю.
– Ох, черт, – вырывается у нее.
Мужчина ощупывает рану, смотрит на кровь так, будто впервые видит.
– Ох ты черт, – повторяет Мона.
Он сидит посреди дороги, ошеломленно уставившись себе на грудь. Он оглядывается с таким видом, словно упал, споткнувшись, и проверяет, не видел ли кто.
– Вы… вы так и сидите, – говорит Мона, запихивает пистолет за пояс и осторожно подходит к нему. – Только не двигайтесь, не делайте хуже. Лягте, я сейчас…
Индеец как будто принял решение. Сунув руку в карман, он извлекает что-то темное и блестящее. Мона почти мгновенно узнает курносый пистолет 38-го калибра.
Она не тратит времени на раздумья. Рывком падает вправо, за «Чарджер», снова выхватывает «Глок» и целит в мужчину.
– Брось, – приказывает она. – И думать не смей!
Но этот человек целится не в нее. Он разглядывает пистолет, словно вспоминая, как работает эта штука, потом поднимает ствол и тычет им себе под подбородок.
– Нет! – вскрикивает Мона.
Она вскакивает, но поздно: выстрел, красные брызги из его макушки, и стрелок заваливается назад.
– В бога мать! – визжит Мона. Кидается к нему, хотя видно, что ему уже не помочь. Тело обмякло, асфальт залит кровью.
Мона стоит, остолбенев, не зная, что делать. Она никогда еще ни в кого не стреляла, а смерть хоть и видела, но не такую страшную.
Но тело самоубийцы не замерло до конца. Его пробитая голова дергается из стороны в сторону. И почему-то Моне не кажется, что движение идет от шеи; нет, вздрагивает сам череп, словно что-то внутри бьется о его стенки.
Раздается хлюпающий звук, и что-то, кажется ей, выползает из зияющей у него на макушке раны – тонкие как паутина щупальца тянутся, извиваясь, будто пробуют воздух на вкус, и струя крови, разбитая выползающей тварью, троится…
– Какого хрена… – шепчет Мона.
Ей слышится тоненький колеблющийся крик, и щупальца больше не извиваются, а пенятся (точь-в-точь как сода от капли уксуса) и растворяются. Мертвец посреди дороги неподвижен, пистолет он так и не выпустил из руки. Уставившись на него, Мона соображает, что делать…
Над городком полыхает молния, разряд бьет в землю, гремит гром. Мона оборачивается туда. Облако молний над столовой горой клубится, как всегда, но последний удар пришелся много ближе, и прежде молнии били беззвучно…
Нечего об этом думать. Мона бросается к водительской двери «Чарджера», падает на сиденье и гонит прочь.
Глава 23
Парсон поднимает глаза на ворвавшуюся в контору «Желтых сосен» Мону – в его взгляде обычная смесь недовольства и усмешки – и спрашивает:
– Как я понимаю, визит прошел успешно?
Мона не находит слов. У нее сводит живот. Кинувшись к мусорной корзине, она выворачивает в нее нутро.
Парсон взирает на нее с легким недоумением.
– Или нет?
– Все пошло на хрен, – выдыхает Мона.
– Куда пошло?
– На хрен, – злобно повторяет она. – На обратном пути – бред собачий…
– Это касается ключа?
– Нет, ключа не касается. То есть не думаю. Черт, откуда мне знать?
– Так ключ у вас?
Мона злобно зыркает на него. С губ у нее еще тянутся ниточки слюны. Утерев рот рукавом, она роется в рюкзачке и вытаскивает завернутый в перчатки ключ. Переводит взгляд с него на Парсона. До сих пор старик не давал повода ему доверять.
Парсон, похоже, чует ее сомнения.
– Я с этим ключом ничего не сделаю, – уверяет он.
– Слабое утешение, мистер Парсон.
– Я даже не возьму его у вас. Ключ скорее для вас, чем для меня, мисс Брайт. Я хочу только взглянуть, убедиться, что это тот.
Мона швыряет ему ключ, но старик даже пальцем не поводит, словно в жизни ничего не ловил: сверток отскакивает от его плеча и падает на стол. Парсон смотрит недоуменно.
– Вот ваш чертов ключ, – говорит ему Мона.
Он растягивает горловину перчатки, заглядывает внутрь и улыбается.
– Хорошо. Очень хорошо.
– Нет. Ничего хорошего, – перебивает Мона.
– Почему так?
– На меня по пути напал какой-то гребаный псих, – объясняет она, – и я его застрелила. Вернее, ну, я в него пару раз выстрелила. А потом он достал свой пистолет и… и… – Она пантомимой изображает, как он тычет стволом себе в подбородок и спускает курок, и сопровождает представление детским «паф-ф». – Вышиб себе на хрен мозги, будто так и надо.
– Тот человек… застрелился?
– Да! – взрывается Мона. – Меня что, плохо слышно?
– Но зачем он на вас напал?
– Не знаю! Напал и напал! Он… он вроде как поджидал меня. Подложил шипы, почти наверняка это он, а когда
