Тот же ужас бурлит в Моне сейчас. Она гадает: «К чему была слепа я? Какой мир был мне до сих пор не виден? И почему я стала видеть его теперь?»
Но все эти мысли вылетают из головы, когда раздается громкий хлопок и «Чарджер» перестает слушаться руля.
Мона сразу понимает, что лопнула шина, и в другой раз ее бы это не беспокоило, но сейчас она гонит пятьдесят миль в час по горной дороге над двухсотфутовым обрывом справа. К горлу подступает паника, но Мона мысленно дает себе пощечину и глотает страх. Она мягко тормозит и поворачивает руль так, чтоб машина перенесла тяжесть на оставшиеся три шины.
Мысленно Мона подводит итоги. Сама она не пострадала, и вещи в машине, хоть и сдвинулись примерно на фут, тоже целы. Потом она припоминает последние десять секунд…
Не видела ли она искры на дороге перед самым хлопком?
Прихватив фонарик и «Глок», Мона выходит из машины, запирает двери. Светит на дорогу впереди, ничего не находит и светит назад.
Вот она, та искорка. Мона подходит – оказывается дальше, чем ей казалось, – и нагибается.
Это шипы для колес. Самодельные, сваренные из плотницких гвоздей. Немножко похожи на большие неуклюжие ежики для игры с мячом.
Мона молча достает «Глок», проверяет патрон, спускает предохранитель и поводит фонариком вокруг себя. Видит она только красные скалы и кривой можжевельник. Но, напоминает она себе, в Винке неблагоразумно гулять по ночам.
Выключив фонарь, она стоит на месте. Если кто-то подложил шипы, он, скорее всего, дожидался, пока кто-нибудь – может быть, и она – на них напорется. А значит, она, возможно, здесь не одна и ни к чему выдавать себя светом.
Мона бесшумно отходит к обочине и присаживается там, выжидая. Она ждет добрых полчаса. Ей приходит в голову бросить машину и вернуться в мотель пешком, но, памятуя, сколько раз ее предостерегали от ночных прогулок, и после того, что видела в доме, Мона не готова отмахнуться от этих предупреждений. В конце концов она решает, что умнее всего вернуться к машине, поменять колесо и убраться отсюда к черту.
Подкравшись к автомобилю, она открывает двери на случай, если придется срочно прятаться внутри, устанавливает домкрат и отвинчивает гайки. Не будь она уверена, что сумеет быстро сменить колесо, не рискнула бы, но Моне столько раз приходилось проделывать эту операцию, что она не паникует, даже сердце не частит, и скоро она заворачивает последнюю гайку.
Тут она и слышит шаги. Стучат деревянные подошвы, медленно, почти задумчиво приближаются сзади.
Встав, Мона отступает за машину и направляет разом пистолет и фонарь в сторону, откуда звучат шаги.
– Кто там, помедленней! – приказывает она.
Ритм шагов не меняется ни на йоту. Еще несколько ударов, пауза и звяканье металла – Мона догадывается, что шипы отброшены с дороги, – и шаги слышны снова.
В луче фонарика появляется бледная фигура, вышагивающая посередине дороги. Теперь Мона узнает мужчину в серо-голубом костюме и белой панаме – коренного американца, разглядывавшего ее в «Хлое». Он и теперь держит руки в карманах и разглядывает ее угольно-черными глазами, а его двуцветные туфли щелкают по асфальту.
– Стоять, – велит Мона. – Руки держите на виду.
Мужчина, не обращая на нее внимания, идет дальше.
– Стой, черт побери, – приказывает она. – Я вооружена.
Он подходит и останавливается наконец всего в десятке футов от машины. Смотрит на нее, потом на порванную в клочья покрышку, оглядывается на дорогу.
– Похоже, вы в затруднении, – произносит он тихим, спокойным и чуть высоковатым для него голосом. И невнятно – будто каша во рту.
«Так говорят глухие», – думает Мона.
– Мне показалось, я что-то слышал.
– Держите руки так, чтобы я их видела, сэр, – сердито требует Мона.
– На этих дорогах с шинами беда.
– Руки, – повторяет Мона. – Руки!
Улыбнувшись, он достает руки из карманов. Пустые.
– Руки-руки, – повторяет он, как не слишком понятную шутку. – Я пришел помочь.
– Поможете, если уйдете обратно.
– Вы всегда так злитесь на тех, кто хочет вам помочь?
– Нет, зато злюсь, когда налетаю на подложенные шипы и чуть не врезаюсь в дерево.
– Шипы? – Мужчина опять оглядывается на дорогу. – Это они там?
– Да, – отвечает Мона, – и, честно говоря, сэр, мне трудно признать за совпадение, что вы оказались рядом, когда я чуть не слетела к черту с дороги.
Он улыбается, в глазах рубиновый отблеск задних фар.
– Куда смотрите? – осведомляется сбитая с толку Мона.
– Мы уже встречались, – говорит он.
– Нет, не встречались.
– Встречались. Мне знакомы очертания вашего лица и свет в глазах. Я вас знаю. И вы меня знаете.
– Ни хрена подобного. Я бы вас запомнила.
Глаза его собираются в щелки, но улыбка не уходит.
– Может быть, и нет, может быть, мне вас кто-то описывал, давным-давно… Вот уж не думал встретить вас на здешних дорогах. На этих темных дорогах. Они много куда ведут, дороги. Если идти по ним и идти, многое найдешь.
– Так вы идите себе и идите, пожалуйста.
– Что вы здесь делаете? – мягко спрашивает он.
– Уходите, – говорит Мона. – Просто поворачивайтесь, идите, и уйдете. Не так уж трудно.
– Как вас зовут? – выспрашивает он. – Откуда вы? Вы не здешняя. Так откуда?
– Поворачивайте. И уходите.
– Вы ведь побывали в его доме?
Мона глотает слюну, но молчит.
– Да, – говорит он. – Знавал я одну женщину, храбрую, сильную и красивую. Мы потеряли ее за горизонтом. Она ушла и ушла, и я только раз с тех пор видел ее, одну грустную минуту. Потому что она умерла. Умерла за вас. За меня. За нас. За всех.
Мона старается не замечать, как дрожит луч ее фонаря.
– Я хотел бы ее вернуть, – говорит он. – И, думаю, вы тоже хотите.
– Отвалите на хрен, – цедит Мона.
Он чуть подается к ней.
– Она шепчет мне из глубины земли. Обернулась вокруг хребта горы. Не теряйте надежды. Она не совсем ушла. Она всего лишь спит. Она ждет вас. Она ждала вас с самого начала.
– Вы меня с кем-то путаете, – говорит Мона. – А теперь убирайтесь к черту, или буду стрелять, а это офигенно больно.
– Я могу показать. – Он протягивает ей руку. – Возьмите меня за руку.
– Мистер, вы что, не слышали? Отвалите, не то завтрашнего дня не увидите.
– Вы не сумеете мне повредить, – говорит он. – Мне ничто не может повредить. Я столько раз умирал. Столько раз уходил в звездные поля. Я истлеваю во множестве могил, даже сейчас. Ничто мне не повредит.
– Тогда вы не прочь насчет пули в колене? – осведомляется Мона и направляет «Глок» ему в ногу.
– Я мог бы вам показать. – Его голос остается мягким и ровным.
Мона крепче сжимает «Глок».
– Я столько мог бы вам показать. – Мужчина делает шаг вперед, его глаза странно сияют.
И в миг, прежде чем он делает второй шаг, Мона поклясться готова,
