Отбросив с лица волосы, Мона вглядывается. Обходит с другой стороны, выискивая на гладкой поверхности шов, заклепку или винт. Ничего такого не находит, но смотреть трудно, волосы все лезут в глаза. Ветер здесь не унимается ни на минуту.
А потом он вдруг замирает, наступает затишье. Но волосы все так же застилают глаза.
Прижав их, Мона с недоумением смотрит, как волоски возвращаются в прежнее положение.
Взглянув на свои руки, она видит, что и здесь каждый волосок стрелкой указывает на колонну. Подумавши, она осторожно отделяет одну прядь и с изумлением наблюдает, как ее кончик медленно нацеливается на белую колонну.
«Статическое электричество, – соображает она. – Какой же безумной мощности поле вокруг этой дряни, если действует на таком расстоянии?»
Проверяя глазами, влияет ли поле на что-то еще, Мона осознает, что не так с тенями: солнце на востоке, светит ей в спину, а все тени протянулись к ней. Отступив на несколько шагов в сторону, Мона вносит поправку – все тени направлены от колонны. Как будто та излучает яркий свет, невидимый глазу, но отбрасывающий тени.
Ближе к этой гадости ни на шаг, решает Мона. Если не хочешь через неделю умереть от рака. И сюда-то она сдуру полезла.
– Нечего об этом думать, – говорит она себе, разворачивается и возвращается на дорогу. До вершины столовой горы уже не так далеко. Пожалуй, меньше часа ходу, и чем дальше она уйдет от этой штуковины – как бы она ни называлась, – тем лучше.
Мона быстрым шагом направляется прочь от столба, но через десяток-другой шагов у нее начинает течь из носа и глаз. Остановившись, она отсмаркивается и идет дальше, но дело все хуже. Похоже на аллергическую реакцию: все ткани черепа и слизистые раздуваются воздушным шаром. Заходясь кашлем, Мона возвращается к подножию взгорка и присаживается на камень отдышаться.
Приступ слабеет. Мона растирает горло, гадая, что бы это могло быть. В жизни у нее не случалось никакой аллергии. Отчего бы теперь вдруг?
Глотнув воды, она встает и вновь направляется к дороге. И примерно на том же месте глаза начинает жечь, она чихает, еще и еще – чихает с болью, обдирая горло.
Шепотом выругавшись, Мона падает на четвереньки и ползет обратно. И снова через несколько футов приступ проходит.
Отдышавшись, она обдумывает свое положение. Поднимает глаза к белому столбу, невозмутимо моргающему неживым лиловым светом. И проникается к нему все большим недоверием.
– Это твоя работа, сукин сын, – обращается она к столбу.
Тот мигает себе. Мона обжигает его злобным взглядом и снова поворачивается в сторону горы.
«Он не хочет пропускать меня туда», – думает она. Мысль – глупее некуда, она это понимает, но все равно уверена, что не ошиблась. Кто-то установил его здесь отпугивать прохожих. Может, не хотел, чтобы люди приближались к горе с этой стороны. И, если у них имелись механизмы, вот так действующие на людей… ну-ну. Что же обнаружится на самом плато? Мона задумывается, так ли ей хочется продолжать путь.
– А вот и хочется, черт возьми! – сердито бормочет она. Встает, огладывается на белый столб и подтягивает розовые лямки, плотнее прижимая к спине рюкзак. Потом пригибается пониже, приседает, напружинив колени, и очертя голову срывается с места.
Сперва ей кажется, что прорвалась. Она несется с такой скоростью, что наверняка должна была пересечь невидимую черту. Но тут приступ настигает ее груженым товарняком, ударом молнии, десятитонным гнетом, рухнувшим с неба, и она валится носом в землю, как пьяная, и неудержимо чихает, ничего не видя от слез.
«Хрен вам, – думает она. – Не дам себя побить какому-то белому тычку на кочке».
Упершись пятками в землю, она упрямо семенит вперед.
Примерно на шестом шаге раздается резкий громкий хлопок, словно лопнула лампочка, и Мона падает, решив, что эта штука выстрелила в нее, как из катушки Теслы. Но все уже кончилось. Глаза больше не горят, и жжение в носу и в горле тоже проходит. Сев на землю, Мона глубоко, размеренно дышит. Кожа у нее покраснела и припухла, будто она искупалась в отбеливателе. Надо надеяться, это скоро пройдет.
Как видно, она пробилась сквозь барьер, установленный этой штукой. Оглянувшись на белый столб, Мона награждает его грязным ругательством и возвращается на то место, где сошла с дороги.
За холмом с колонной ярдах в двухстах или трехстах еще один холмик, и на нем, чтоб ей провалиться, горит такой же фиолетовый огонек.
Мона не ошиблась. На далеком холме стоит вторая колонна. И, если бинокль не врет, есть и третья, с такого расстояния тонкая, как волосок. Все три выстроились в линию, отделяя столовую гору от долины, и в унисон безмолвно моргают лиловыми огоньками.
– Вроде забора, – говорит себе Мона и, опустив бинокль, осматривает ближайший столб. – Как изгородь под током или стена.
Напрашивается вопрос: что же она огораживает?
Повертев его в голове, Мона оглядывается на зеленую долинку внизу. Отсюда ей видны несколько крыш и черное обугленное дерево мемориала в парке.
А может, эти столбы не огораживают, а отгораживают от чего-то снаружи?
Мона встает и продолжает путь к плато. Мир больше не кажется таким искаженным. Пустыня остается сильным зрелищем, но не сверхъестественным, не безумным. Моне приходит в голову, что белые столбы создают не только тот невидимый барьер. Может, они что-то регулируют, как фильтр в аквариуме, и она, хоть и не видит эффекта регуляции, подсознательно его ощущает.
Впрочем, в одном она почти уверена: что бы ни проделывали эти колонны, они действуют не на сознание. Иначе она бы просто не сумела пройти. Наверняка они предназначены для чего-то иного.
«Не потому ли люди не уезжают из Винка и не едут в него?» – рассуждает она. Этот вопрос ее глубоко тревожит. Она ведь ничего не почувствовала, впервые въезжая в долину. Значит, либо с той стороны нет никаких столбов и оград – а это вряд ли, – либо ее впустили. Как будто ждали.
Обдумывая эту неприятную мысль, Мона рассеянно поднимает взгляд – и замирает как вкопанная. Уставившись в небо, прикрывает глаза ладонью, чтобы лучше видеть.
– Не может быть, – выговаривает она. – Ни хрена себе!
Пять минут назад бледная утренняя луна была обычного тускло-розового оттенка. По ту сторону белых столбов, припоминает Мона, в том непонятном поле, которое излучает их механика.
А по эту сторону луна, разумеется, никуда не делась, висит над самой вершиной горы. Но к ней вернулся нормальный белый цвет. Ни следа розоватости.
Глава 26
Ди Йоханнес понятия не имеет, что за чертовщина ему поручена, но твердо решает показать себя в лучшем виде.
