Она еще крепче сжимает ключ Веринджера. Множество мелких зубцов впиваются в пальцы. Собравшись с духом, Мона вставляет ключ в скважину.
Замок подается почти без усилия, и дверь, весящая, должно быть, сотни фунтов, беззвучно открывается, плавно скользит по воздуху.
Ступив на порог, Мона заглядывает внутрь.
Это просторная комната с низким потолком, вся обитая тем же металлом, что и на двери. Стены закругленные, без углов. Здесь совершенно пусто, если не считать подвешенного к потолку большого аппарата, освещенного лучами потолочных светильников.
Это зеркало. Но такого зеркала Мона еще не видала.
Зеркальная часть представляет блестящий серебристый круг диаметром около десяти футов. Он подвешен к потолку на длинной трехсуставчатой штанге, позволяющей, очевидно, разворачивать его в любую сторону. Само зеркало закреплено в толстой, медного цвета пластине, и вдоль подвеса к ней тянется множество толстых проводов. Здесь же закреплены еще какие-то механизмы и оборудование: провода, трубки, камеры и нажимные пластины. Кругом на стальных штативах какие-то старые, еще аналоговые устройства (Моне вспоминаются видеомагнитофоны), но они, кажется, не относятся к аппарату, а следят за микрофонами, линзами, электронными циферблатами. Да, эти штуки, как бы они ни назывались, следили за зеркалом и вели запись.
«А если велись записи, – думает Мона, – эти записи должны были где-то храниться…»
Она колеблется, снова испугавшись радиации. Выставляет вперед открытую ладонь, хоть и понимает, как это глупо; радиацию кожей не определишь. Как и следовало ожидать, она ничего не чувствует. И все-таки медлит.
Она замечает, что аппарат с зеркалом – составной. От главной штанги ответвляется еще одна, и, похоже, на ней тоже когда-то держалось зеркало, но теперь исчезло – отвинтили или оторвали. Интересно, куда оно девалось
(хотите посмотреть фокус с зеркалом?)
и кому досталось. Судя по всему, эту дверь давно не открывали.
Мона замечает, что тяжело дышит. Запихнув «Глок» в карман (дрожащей руке веры нет), она зажмуривает глаза и шагает за порог.
Еще не открывая глаз, Мона улавливает перемену. Как в доме Веринджера: сама не зная отчего, она уверена, что хоть эта комната с виду и соединяется с остальной Кобурнской длинным растрескавшимся коридором, сейчас она не здесь. Не на плато, не в Нью-Мексико, не в Америке. Может быть, и не на Земле.
Мона открывает глаза.
Комната выглядит прежней. И, оглянувшись, она видит длинный растрескавшийся коридор с дрожащими огнями. И все равно чувствует, что эта комната существует отдельно, свободно плывет в… чем? В пустоте? В пустоте, как космический аппарат?
Мона смотрит в зеркало. Вблизи оно кажется больше. Медленно обходя вокруг, она присматривается. Штанга выгнута так, что зеркало слегка наклонено вверх, к потолку, что, на взгляд Моны, необычно для зеркала. Но вообще-то оно красивое. Свет так играет на поверхности, словно лучи отражаются от серебристой жидкости и, прежде чем соскользнуть, дрожат на мерцающей ряби.
Мона подходит к месту, откуда видит свое отражение в нижней половине зеркала. Оно вовсе не искажает, а просто отражает, как любое зеркало. «Интересно, для чего эта штука? – гадает она. – Действительно зеркало, или зеркальная поверхность, – просто случайное свойство сплава, которым покрыт прибор?» Она нагибается, чуть не уткнувшись носом. И смотрит себе в глаза. Откуда-то возникает уверенность, что женщина в зеркале отвечает на ее взгляд не как отражение, а по собственной воле. Вглядываясь в себя, Мона гадает, не видит ли она Мону, которой никогда не было…
И тут что-то щелкает.
Щелчок раздается только у нее в голове. И так же, как на пороге комнаты, она ощущает, как все неуловимо меняется. Оглянувшись, Мона не замечает видимых перемен. И коридор за дверью тот же, и лампы все так же моргают, и зеркало…
Ахнув, она оборачивается обратно. Разумеется, отражение осталось прежним. Но на мгновение, уверена Мона, оно исчезало. Она видела в зеркале не потолок свинцовой комнаты, не маленькие круглые лампочки, а бескрайнее черное небо со множеством красноватых и белых звезд.
И женщина перед зеркалом была не Мона. Но ту женщину она узнала, хотя видела ее только раз на старой белой стене, в расплывчатом тоне сепии, смеющейся общим аплодисментам.
И тут Мона снова слышит шаги.
Она выглядывает в коридор. На этот раз в его конце заметно движение. Тихо отступив в сторону, укрывшись за тяжелой дверью, она достает «Глок».
Шаги приближаются, направляясь прямо к ней. Потом замедляются, и слышно, что человек остановился у самого порога.
– Алло? – произносит мужской голос.
«Очень странный голос, – думает Мона. – Не то чтобы особенно угрожающий, но слабый и надтреснутый, как будто старый радиоприемник уловил сигнал из далекого далека».
Неизвестный проходит дальше, к зеркалу. И, когда он появляется из дверного проема, Мона видит, что это вовсе не человек.
Он похож на человека – но не так уж сильно, а на самом деле это черно-белая картинка из старого неисправного телевизора, разбитая полосами помех и кое-где просвечивающая. На нем обтрепанный твидовый пиджак, и мягкие брюки в пятнах, и разбитые ботинки, и воротничок рубашки надорван. Густые курчавые волосы – соль с перцем. Даже видя его со спины, Мона узнает образ рассеянного профессора, очень-очень долго просидевшего в глуши.
Тот осматривается, обводит комнату взглядом. И наконец замечает Мону, целящую ему в голову из угла.
– О боже! – произносит он своим странным, надтреснутым голосом. – Лаура? Господи боже, Лаура, это вы?
Разинув рот, Мона опускает оружие. Не только потому, что этот черно-белый мужчина знает ее мать и принял Мону за нее, но и потому, что узнала его и не верит своим глазам. Она видела его однажды в старой библиотечной книге, в которой вычитала интервью о его оптимистичных планах на лабораторию и растущий вокруг нее городок.
– Лаура, милая моя, что с вами было? – спрашивает доктор Кобурн. – Куда вы подевались? Что вы здесь делаете?
Глава 28
Почти все официантки в «Хлое» втайне или открыто презирают свою работу, а Грэйси часто дождаться не может выхода на смену. Ей нипочем обжигающий кофе, жар от плит и духовок, неудобная суконная юбка и смешной колпачок; она не против балетной походки, необходимой, чтобы пронести сколько надо пирогов (в Винке любят пироги и редко заказывают по одному) между столиками – эта походка нередко напоминает бег с препятствиями, – с прыжками через детей и сброшенные с усталых
