ног сапоги; она не против требования излучать дружелюбие, скрывая за сияющей улыбкой лихорадочный подсчет выложенной мистером Имярек мелочи – и неужто он решил это на чай оставить – да ведь и правда решил, и что мне на эти деньги, газету купить?

Грэйси все это не волнует. Потому что, стоит ей надеть жемчужно-розовую униформу с украшенной стразами именной табличкой на кармашке, все забывают, кто она такая. Видят обычную официантку, а большего им и не нужно. Лишь бы поесть вовремя подавала.

В школе, дома, почти повсюду все иначе. Все знают, кто такая Грэйси Зуэла. О ней поговаривают. Что ни скажи, она отмечена, осенена, избрана. Пусть даже они не знают, для чего избрана – помоги им бог, если узнают, – но известно, что у нее есть Связи. Ее побаиваются, как боятся дочку мафиози или коррумпированного мэра, ждут от ее капризов и внимания неприятных последствий.

А хозяйке ресторанчика, давшей ему свое имя, до связей Грэйси дела нет. Ее трудовая этика столь строга и тверда, что Хлоя закрывает глаза на окружение Грэйси и глуха к слухам, преследующим девушку подобно рокочущим грозовым тучам. Иных это поражает: например, другие официантки с ужасом переглядываются, когда Хлоя за какую-нибудь оплошку палит в Грэйси из обоих стволов, словно боятся, что выволочка вот-вот обрушит потолок всем на головы. «Это так не пройдет, – говорят они себе, – конечно, как бы сказать?… благодетель Грэйси непременно вмешается».

Однако ничего не происходит. Грэйси покорно кивает (она иначе и не умеет) и исправляет оплошность. Хлоя сдувает вечно лезущую ей в глаза прядь светлых волос, вздыхает и извиняется; и за извинением неизменно следует новое предупреждение, хотя уже не столь суровое; Грэйси опять кивает, и Хлоя, буркнув: «Ну и ладно», – переходит к более важным делам.

А остальные только глаза таращат. Спящего дракона ткнули в глаз – где же огненный вихрь и страшный рев?

«Просто они не понимают, – думает Грэйси, промокая пролитый кофе использованной салфеткой. – Они не понимают, как мало значат. Как я мало значу». Только у Хлои Грэйси чувствует себя такой же незначительной, какой сознает. Только здесь, да еще, может, с Джозефом она чувствует себя нормально, что бы ни значило это слово.

Грэйси непривычно подолгу чувствовать себя нормально. Возможно, это ощущение ей вовсе незнакомо. Все ведь началось, когда она была совсем ребенком. Она не запомнила первого посещения и по сей день не понимает, почему ее посетили – ее, а не кого-то другого. Даже ее родители предпочитали об этом не говорить. Только и сказали (и то сквозь зубы), что однажды вечером, когда дочке было несколько недель, они уложили ее в кроватку и включили радионяню, и только улыбались, когда динамик сообщал им, что крошка в комнате напротив фыркает, кряхтит и то и дело пукает; но вот потом, много позже, их разбудило тихое бормотание на непонятном, невоспроизводимом языке, и сперва они подумали, что Посетитель к ним, и не сразу с ужасом осознали, что голос слышен через микрофон над детской кроваткой.

Грэйси так и не вытянула из родителей, что те предприняли, услышав голос. Они не рассказывали, как поступили, поняв, что дочка теперь не одна в своей комнате, что в их дом вторгся чужак и склоняется над ней, тихо и невнятно бормоча. Раз мать намекнула, хоть напрямик и не сказала, что они заглянули и никого, кроме Грэйси, в комнате не увидели, но отец никогда не поддерживал этой версии, и в душе Грэйси убеждена, что родители вовсе ничего не делали: она уверена, что они дрожали в своей постели, в страхе рассердить того, кто втайне держал на себе Винк от подвалов и чердаков до канализационных ходов и темных детских площадок.

Грэйси, конечно, сознает, как ей повезло, что посетил ее этот, а не другой. Он и по сей день любит посещать ее в спальне, смотреть, как она спит. Теперь Грэйси это чуть ли не успокаивает.

Ухаживание, если это можно так назвать, было и долгим, и неумелым. То в песочнице шевелился от невидимого прикосновения песок, то на соседней лужайке приминалась трава, словно кто-то огромный стоял там, наблюдая за ней, то на подоконнике появлялись латунные безделушки весьма странного и экзотического вида. И Грэйси рассказывала бы всем о невидимом друге, с которым гуляет по лесу, будь тот по-настоящему невидимым, но ведь она-то его видела ясно как день и никогда не встречала никого похожего с таким лицом, такого высокого…

Даже совсем маленькой Грэйси замечала, как отворачиваются люди, когда она рассказывает о своем друге. Ее не хотели слышать. Не хотели знать – по-настоящему знать, – что нашло на их городок. Со временем она научилась держать язык за зубами, но к тому времени все знали, кто ее посещает, она стала отмеченной, а потом и страшной.

Сейчас, в ресторане, Грэйси записывает заказ на пирог «банановый бурбон» (фаворит горожан). Грэйси работает здесь, потому что любит, когда ее не замечают, и любит Хлою, которой нет дела, кто она такая, но это не значит, что ей нравится работать на этих людей. В последние годы Грэйси осознала, что в животе у нее ярко тлеет уголек ненависти, и ненавидит она этих вот: своих соседей, родных и друзей, всех, кто рад верить в страшную, чудовищную ложь ради наружной нормальности и покоя. Они выторговали счастье и благополучие для родных и для себя тоже, так что могут наслаждаться здесь чашечкой кофе и радоваться своим белым домикам, хорошенько политым газонам и милым блестящим автомобильчикам.

Все это им не принадлежит – Грэйси успела понять. Сам Винк им не принадлежит – им просто позволили присутствовать. Если они воображают, что от них что-то зависит, так это самообман. Один из Тех в любое время может войти к ним в дом, и ничего они не смогут сделать.

Как и она не могла бы. И не смогла.

Она шуршит карандашиком по страничке блокнота. По бумаге скатываются крошки графита.

Провалились бы эти дурни. Грэйси больше нет до них дела. Не о чем здесь заботиться. Она даже призвать силу уже не может.

И вдруг, перестав писать, она поднимает голову. Смотрит круглыми глазами и чуть не ахает вслух.

– Что-то не так, милочка? – спрашивает клиентка.

– А, нет, – отмахивается Грэйси. – Нет-нет, извините. Продолжайте, пожалуйста.

И все же что-то не так: в животе, за лобком, холод. Как будто в лоно ей вставили сосульку, и ледяная вода растекается по животу. С застывшей улыбкой дослушав заказ, Грэйси ковыляет в подсобку и там приваливается к стене.

Не здесь, не сейчас! Здесь ей это совсем ни к чему.

Посетители ведут себя как обычно,

Вы читаете Нездешние
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату