– Господи, Стивен.
Теперь он изо всех сил старается держать себя в руках и делает глубокие вдохи, пытаясь успокоиться, а говорит нарочито медленно, ровным тоном.
– А знаешь, что он еще сказал?
Вряд ли мне хочется это знать.
– Нет. И что же?
– Он сказал, что вообще-то никогда не следует называть людей грязными словами, типа «шлюха», «мразь» или «проститутка», но пояснил, что некоторые заслуживают, чтобы их называли именно так. Например, такие особы, как Джулия. А потом он заставлял нас выкрикивать эти гнусные слова, и мы выкрикивали их все то время, пока она была на экране. А она выглядела такой маленькой, мам! И такой беспомощной. И ей срезали все волосы. Совершенно. Знаешь, как матросов стригут. И мистер Густавсон сказал, что это хорошо и правильно. Что так поступали с еретичками еще во времена испанской инквизиции, а также – с ведьмами в Салеме. – И Стивен вдруг начинает истерически смеяться, даже хохотать, и это уже какой-то совершенно безумный смех, который он остановить не в силах.
Однако он все же заставляет себя перестать смеяться и продолжить:
– А потом мистер Густавсон, улыбаясь, прошелся по классу и раздал всем по листку бумаги. Там были написаны самые грязные ругательства. Ты помнишь этот список из семи запрещенных грязных слов? Так вот, там были не только все эти семь слов, но и еще штук пятьдесят не менее грязных ругательств. И мистер Густавсон потребовал, чтобы мы достали тетради и написали письмо – то есть каждый должен был написать письмо Джулии Кинг, используя при этом как можно больше таких дерьмовых слов и выражений. Он заявил, что только так мы сможем внушить ей, что все это она заслужила, чтобы она теперь получала удовольствия на полях, ломая там спину.
И я, глазом не моргнув, спокойно кушаю произнесенное Стивеном слово «дерьмовые». Он запросто мог бы выразиться и покрепче, потому что в сравнении с тем, что он мне только что рассказал, любые ругательства звучат слаще колыбельной.
– И ты написал?
– Мам, я был вынужден! Если бы я этого не сделал, они бы все подумали… – Он внезапно умолкает, и губы его кривятся в усмешке. – Знаешь, зло торжествует, когда добрые люди бездействуют. Так ведь, кажется, говорят?
Он уловил суть высказывания Бёрка[36], хотя и не смог в точности его повторить. Но я понимаю, что он имеет в виду, и согласно киваю.
Думаю, Джеки была бы довольна.
Глава сорок шестая
Обстановка за обедом почти нормальная – все сидят за столом, посреди которого высится стопка коробок с пиццей, Сэм и Лео спорят, чья футбольная команда лучше, Соня преподает нам основы дойки коров и уборки на конюшне. И если я закрою глаза, то не увижу, что Патрик сидит, бессильно опустив плечи, почти сгорбившись, а Стивен с безразличным видом пожирает шестой кусок пиццы вместе с коркой. А вообще все как обычно, нормальный семейный обед – болтовня, споры, короткие внезапные паузы.
Только на самом деле все не так.
Патрик выпил гораздо больше, чем следовало. Стивен взял всего один кусок пиццы и долго снимал с него кусочки сладкого перца и складывал их в кучку на краю тарелки. А я сама? Моя усталость кажется мне некой монотонной нескончаемой песней, от которой уже гудит голова, тяжелеют конечности и все время тянет то присесть, то прилечь.
С другой стороны, сегодня – мой единственный шанс, и удача мне улыбается: все происходит как бы само по себе.
Я укладываю Патрика в постель – с моей стороны это немалый подвиг, если учесть его рост и вес, а также мою усталость, – и отправляюсь читать Соне на ночь одну из историй о медвежонке Пухе. Малышка засыпает быстро, еще до того, как Винни-Пух застревает у Кролика в норе.
«Вот и хорошо, детка, ты просто умница», – думаю я.
Часики, стоящие у Сони на ночном столике, сообщают, что сейчас восемь часов, а значит, еще слишком рано отправлять близнецов в кровать, а уж для Стивена и подавно время детское. И я иду проверять, что там поделывают мои мальчишки.
В гостиной Сэм и Лео учат друг друга новым карточным фокусам – тоже совершенно нормальная вещь. Я стучусь к Стивену, но он из-за двери говорит мне, что хочет немного побыть один и хоть как-то отключиться.
А потому я снова вспоминаю об Оливии.
– У тебя точно все в порядке? – спрашиваю я, однако не произношу вслух того, что мне очень хочется ему сказать: «Только не делай никаких глупостей, мальчик».
Возможно, Стивен читает мои мысли, возможно, он просто куда более здравомыслящий, чем мне кажется, но он говорит из-за двери:
– Ты же знаешь, что я не псих… и ничего такого делать не собираюсь.
Ничего себе, приятная маленькая беседа перед сном на тему суицида с любимым сыном, да еще и через закрытую дверь. И я, пожав плечами, иду искать ключи Патрика.
У моего мужа свой ежевечерний ритуал: примерно час после обеда он, захватив с собой пиво, проводит у себя в кабинете, затем чистит зубы и ложится спать, хотя иногда – впрочем, с течением лет это случается все реже и реже, а в последние двенадцать месяцев эти случаи стали и вовсе столь же редкими, как зубы у несушки, – все же выражает готовность заняться сексом. Но в какой-то момент между сидением в кабинете и заползанием в кровать Патрик непременно запирает все свои ключи в маленьком стальном сейфе, спрятанном у него в тумбочке под ночным столиком – похожие сейфы с электронным замком встречаются порой в гостиничных номерах.
Когда-то он пытался выдать эту, ставшую нормой, последовательность послеобеденных действий за побочный эффект своего нового назначения, но, по-моему, лукавил. Я прекрасно понимаю, что даже если завтра он откажется от своей должности советника президента и вернется к работе консультанта в АМА[37], то все это останется по-прежнему – и эта связка ключей, и все то, что сложено в ящики и коробки у него в кабинете, – и все будет точно так же, как и в любом другом доме. Я же видела, как Эван Кинг вечером проделывает точно такие же действия, когда однажды, примерно месяц назад, он забыл опустить жалюзи. А ведь Эван – отнюдь не советник президента США по науке, а самый обыкновенный сраный бухгалтер в сетевом продуктовом магазине, и вряд ли его работа связана с большим количеством государственных тайн.
Просто теперь, детка, все вокруг живут по принципу «отец знает лучше». Везде и всюду.
Но сегодня вечером Патрик как раз пропустил большую часть привычного ритуала с отпиранием-запиранием, но, когда он, видимо, уже засыпал, привычка все же заставила его повернуться, открыть дверцу своего сейфа и набрать шестизначный код, который он держит в
