Исследование возможности растворения сыворотки Вернике в воде.
Члены команды перечислены на следующих страницах – их шестеро, все доктора наук. Но под каждым именем указано также военное звание и род войск. Я щурюсь от резкого света, отражающегося от раковины, и вспоминаю те двери, мимо которых проходила сегодня днем, когда По вел меня по коридору к кабинету Моргана.
Одно из имен – Уинтерз – вызывает в моей памяти слабый, но отчетливый звоночек, но тут я слышу, как настенные часы в гостиной отбивают время. Час ночи.
Я осторожно складываю все три пачки в том же порядке: белая, золотая и красная. Но прежде чем снова засунуть их в конверт, я еще раз просматриваю график Гатта в «белой» стопке документов. Срок завершения проекта, цветная горизонталь основной задачи, помечен прошлым (!) годом. Точнее, 8 ноября, то есть тем днем, когда все оборудование нашей лаборатории было реквизировано.
Значит, я была права. Проект Вернике возобновлен не вчера. Это произошло семь месяцев назад.
Ноги мои отказываются стоять. Мало того, они вообще не желают слушаться и совершенно онемели от слишком долгого сидения на жестком полу, да еще и по-турецки. Теперь их словно иголками колет, и я, прислонившись к раковине, по очереди сгибаю и распрямляю коленные суставы, возвращая ногам подвижность.
– Джин? С тобой все в порядке?
Голос, доносящийся с той стороны двери, звучит довольно глухо, но это, безусловно, голос Патрика. Он стучится один раз; затем ручка на двери поворачивается.
Господи, я же не заперла дверь! Даже не подумала, что это необходимо сделать.
Черт. Черт. Черт. Черт.
Я быстро включаю воду и сую конверт в узкую щель между унитазом и стеной. Когда Патрик открывает дверь, я старательно умываюсь холодной водой.
– Господи боже, детка, – говорит он, – ну и вид у тебя!
Да уж. Мое отражение в зеркале с ним полностью согласно. Смешавшись с потом, тушь с ресниц потекла и размазана вокруг глаз; хлопчатобумажная блузка, которую я надела сегодня утром, прилипла к моему телу, точно намазанная клеем; волосы отчасти свисают на лицо беспорядочными прядями, а отчасти самым непристойным образом торчат в разные стороны. Я старательно заворачиваю кран, вытираюсь полотенцем и с овечьим смирением улыбаюсь Патрику, который, похоже, совсем не так уж и пьян, зато чем-то весьма озабочен.
– Чувствую себя не очень, – говорю я. – И, по-моему, в пицце было что-то не то.
Патрик прикладывает мне ко лбу руку, прохладную, тщательно отмытую руку врача с розовой от бесконечного мытья кожей. И на мгновение перед моим мысленным взором возникают руки Лоренцо, совсем, совсем иные. И мне начинает казаться, что руки Патрика, возможно, не так уж и чисты…
– Тебя же никогда не тошнит, детка, – удивляется Патрик и прибавляет со смешком: – Ну, разве что когда ты беременна. Хотя, пожалуй, в течение всех твоих четырех беременностей и можно набрать целый год, когда ты практически единолично пользовалась нашей ванной комнатой.
Я пытаюсь засмеяться в ответ на его шутку, но голос мой звучит хрипло и совсем не весело.
– Ты ведь не… – Патрик быстро переводит взгляд с моего лица на живот и хмурится. Он не глуп, и он врач. И он хорошо умеет считать. А еще он автор учебника по эмбриологии и отлично понимает, что это невозможно, ибо наша сексуальная жизнь в последние несколько месяцев такова, что я либо забеременела три дня назад, либо залетела от волейбольного мяча на пляже.
– Конечно же, нет! – поспешно говорю я. – Нет, это, ей-богу, пицца. Странный у нее был вкус.
– Ну, хорошо. Давай-ка возвращайся в кровать. – Он берет меня за руку, выключает во «вспомогательном» туалете свет и ведет меня прочь от моей полуночной читальни.
– Сейчас приду, только воды выпью, – говорю я. – А заодно и папе позвоню, раз уж я все равно встала.
Когда шаги Патрика стихают в коридоре в направлении нашей спальни, я стремительно извлекаю злополучный конверт из временного укрытия, на цыпочках бегу к входной двери и проделываю в обратном порядке весь процесс кражи письма. Затем заглядываю на кухню, наливаю себе стакан воды со льдом и, делая небольшие глотки, по памяти набираю номер отца.
– Pronto, – говорит он, и голос его звучит незнакомо, словно это не мой папа, а какой-то дряхлый старик.
– Папа, это Джин. Как мама?
Но я уже все поняла по его внезапно состарившемуся голосу. Поняла еще до того, как он произносит уже знакомый мне диагноз «повреждение головного мозга» и говорит, что «эта та самая зона, которая начинается на букву «В», а потом жалуется: «Почему я не могу больше с ней разговаривать, Джианна?» Некоторое время он молчит и вдруг умоляющим тоном спрашивает:
– Ты ведь сможешь это исправить, Джианна?
– Конечно, смогу. – Я вкладываю в свой голос максимум уверенности, надеясь как-то замаскировать ту внутреннюю дрожь, от которой у меня сводит горло. – Скоро смогу, папа. Правда, скоро.
Затем я выпиваю еще стакан ледяной воды, большую часть которого я, правда, использую, чтобы смочить разгоряченное лицо, и бреду по коридору в нашу спальню.
Патрик опять храпит.
Я кладу ключи на ковер, рядом с его ночным столиком, и заползаю под одеяло, рассчитывая часов шесть поспать.
Глава сорок восьмая
Мне снится ужасный сон: мои дети исчезли.
Я вижу, как их одного за другим забирают от меня, их лица словно растворяются в темноте, исчезают, и кто-то – может, Оливия, а может, какой-то солдат, освещенный вспышками фотокамер, – подхватывает Соню на руки. Близнецы машут мне руками, а Сэм подбрасывает колоду игральных карт у Лео над головой и кричит: «Пятьдесят две поймал!» Стивен улыбается нехорошей улыбкой и тоже кричит: «Потом, мам! Потом поговорим!» И наклоняет голову набок, словно желая извиниться.
А Патрик все это время просто стоит, смотрит и ничего не говорит.
Но это сон. На самом деле моя суббота начинается совсем по-другому.
Патрик поднимает жалюзи, и в спальню врывается поток солнечных лучей. И почти сразу входят близнецы и Соня; они торжественно вносят поднос с ароматным кофе и еще горячими пончиками из дрожжевого теста – в любой другой день подобные запахи мгновенно пробудили бы мой аппетит, но сегодня они вызывают у меня очередной приступ тошноты. В серединку одного пончика с мягким сыром воткнута одинокая свечка.
– С днем рождения, мам! – орут сразу четыре голоса.
А я и забыла, что сегодня мне стукнуло сорок четыре.
– Спасибо, – хрипло каркаю я и старательно изображаю, что страшно голодна. – А где же Стивен?
– Спит, – говорит Сэм.
На часах возле моей постели мигают электронные цифры: 9.11. А я обещала Лин и Лоренцо приехать в лабораторию к десяти.
– Задуй свечу и загадай желание, мамочка, – говорит Соня.
Я задуваю, капая воском на мой завтрак, затем вытряхиваю себя из постели и бегом мчусь в ванную.
– Вернусь через минутку. Поднимите Стивена. Я хочу поговорить с
