Это время женщин, Лара, наше время! Только для меня оно уже ушло…
– Не смей!
Калинина, придерживая одной рукой голову больной, второй резко выхватила из-под ее головы подушку.
Не взбила – избила казенное сукно с жидким пухом внутри.
– Какие руки у тебя, Лара, сильные…
– Я, майор, в плену на этих руках каждый день планку стояла.
Самоварова отвернулась к стене и заплакала.
Выписали Варвару Сергеевну примерно через месяц.
Лечение сделало свое дело: она отупляюще успокоилась.
Попыталась вернуться на службу.
Но собралась специальная комиссия, и через десять минут собеседования она, начисто лишенная сил, начала сыпаться на дурацких вопросах, не имевших никакого отношения к ее служебной деятельности.
Потом уже, по весне, перед самой Пасхой, к ним в гости зашел Никитин.
Было утро воскресенья.
Варвара Сергеевна позавтракала водянистой кашей, покормила кошек и, лежа на кровати, перечитывала Пастернака.
Когда она научилась прятать и выбрасывать абсолютно все назначенные врачами таблетки, выжить в существующей действительности ей помогали только книги.
Они создавали другую реальность, соавтором которой она становилась, представляя и ощущая все именно так, как ей хотелось.
Из современников никто особо не зацепил, и она пошла по классике.
– Мам, к нам гость, вставай!
– Сережа, это ты? – закричала в коридор Самоварова.
– Как угадала?
– Шуму много.
Варвара Сергеевна вначале было засмущалась и кинулась одеться-подкраситься, но тут же оставила это занятие и раздраженно махнула рукой: «А что это теперь уже поменяет?»
На кухне закипал чайник.
Анька-лиса щебетала с гостем так мило, словно вовсе не она называла полковника за глаза исключительно «этот».
На столе красовался тортик, рядом лежал букет необыкновенных, бледно-сиреневых тюльпанов.
«Вот оно как, Сережа… Пока сплетались наши тела и души, не до цветов тебе было, не до жестов… А сейчас ты шел к совсем другой, уже чужой тебе женщине, и вспомнил по дороге о правилах хорошего тона».
– Привет.
– Варь, ну как ты?
– Нормально… Ань, сделай-ка радио погромче!
– «Полюби-и-и… и мне осталось жить ровно девять слов, а после вечное солнце», – неожиданно подпела Самоварова, не отрывая глаз от букета.
Лучше поздно, чем никогда.
Да нет, о чем это она?!
Давно уже друг, не более…
Но цветы просто так ей еще никто не дарил.
А если честно, то вот уже много лет она получала некрасивые аляповатые букеты только от коллег по работе, и только в Международный женский и в день своего рождения.
– Не знал, что ты Земфиру любишь.
– Да что ты вообще, Никитин, знаешь…
Рядом с тортом и цветами, в окружении парадных новых чашек, которые Анька суетливо достала из какого-то богом забытого угла, полковник явно чувствовал себя неуютно.
«Интересно, а дома он как? – завертелась в голове заезженная до дыр, но, оказывается, так и не выброшенная пластинка. – Он же дарит ей цветы, хотя бы по праздникам? Неужто так же теряется?» – усмехнулась она про себя.
Анька продолжала подыгрывать Никитину.
Чересчур перед ним хлопоча, накрывала к чаю.
Варваре Сергеевне пришло в голову, что дочь и бывший любовник так тесно, вернее, хоть как-то по-человечески, общаются впервые.
– Я поговорить. – Полковник шумно размешивал сахар в красивой глупой чашке.
– Валяй.
Никитин запнулся.
– Мам, мне же отойти нужно ненадолго!
Ну-ну. Сговорились, что ли?
Когда Анька вышла, полковник пододвинулся к Варваре Сергеевне и взял ее за руку:
– Варь, мне помощь твоя нужна!
– И в чем же? – внутри похолодело.
За последний год она похудела так, что ее гладкая и упругая от природы кожа в некоторых местах на теле провисла, как сдутый шарик.
– В работе, Варь…
Она выдохнула.
– Уже интереснее!
С того момента Варвара Сергеевна стала время от времени давать полковнику Никитину внештатные консультации.
И тело, и дух ее постепенно пошли на поправку.
Но тавро, что успела выжечь на ней тьма, пока газ заполнял кухню, осталось заметным для окружающих.
По крайней мере, именно так она себя до недавнего времени ощущала…
«Валера запекает рыбу в фольге, он же сегодня выходной, – пронеслось в голове, – а я ему толком не сказала, приду или нет».
Рассекая пространство, на столе завибрировал мобильный.
На экране заискрилось: «Валерий Павлович».
Варвара Сергеевна улыбнулась сквозь слезы.
Это – чудо!
Она подошла к плите и сорвала с духовки пластырь.
Затем не поленилась, залезла на табуретку и сняла с окна грязные шторы.
«Да, это была я, в своем вчера. А сейчас я в своем сегодня».
Вот уж поистине, когда влюблены, мы смотрим на мир глазами Бога.
Она поняла, что готова и хочет от этих отношений существенно больше, чем просто нежная дружба.
И тут же, как восьмиклассница, густо покраснела.
А ведь всегда считала себя циничной.
25
Сирень была везде.
Складывалось такое ощущение, будто одной хмельной весенней ночью город навестили шутники-инопланетяне и насадили усыпанных миллиардами крошечных созвездий кустарников во все пригодные места.
Белая, сиреневая, темно-фиолетовая, а еще нежно-розовая и нежно-голубая – этот месяц можно было объявить месяцем сирени и месяцем Галининой победы.
В тот день, когда на экране монитора колыхнулось, дернулось и застыло на моментально вылезшем снимке изображение трехнедельного эмбриона, Мигель был у отца на Кубе.
Весь апрель он тараторил на своем испанском по скайпу и как-то вечером сообщил Галине,
