– Валера, – она подняла голову.
Перед ней уже стоял полковник Никитин.
От его громоздкой фигуры в темно-сером плаще повеяло сырниками, которые та, и цельная, и лукавая, поджарила ему на завтрак.
Чьи-то руки подхватили Самоварову так легко, будто у нее вовсе не было веса, оторвали от земли и сквозь голосящую на все лады толпу танцующими шагами, под музыку, прорвавшуюся из репродуктора, понесли к выходу.
Проснувшись, Варвара Сергеевна еще долго лежала в постели.
Теперь, когда прошла уже неделя, когда все разворошенное внутри немного улеглось, она позволила себе задуматься о внезапной физической близости с Валерием Павловичем, в момент которой она даже не успела устыдиться собственного поношенного тела.
Ей завладела тревога.
В любовницах Никитина было проще, хоть и больно.
Те отношения не предполагали практически никакой ее ответственности.
Тогда она была относительно молода.
И гордыня, принявшая форму жертвенности, неотступно следовала за ней по пятам.
Теперь же, потеряв в крушении все, даже собственную тень, она совершенно не понимала, что ей со всем этим делать и как вести себя дальше.
29
До родов оставались считаные дни.
Проскочили, как не было вовсе, новогодние праздники, и все вернулось на круги своя, с еще большим напряженным ожиданием.
Обретя свободное время, Галина усилила контроль над жизнью растущей дочери.
Как вскоре выяснилось, девочка умудрилась получить тройку в полугодии, оказалась распущенной на язык, а также скверно питалась.
Всякий раз, когда Галина выходила из себя и кричала на дочь, мать, бабуля и даже Мигель становились Катюшиными адвокатами.
«Галя, не стоит так утрировать!», «Дорогая, в этом возрасте и у тебя были капризы в выборе еды!» – и особенно резкое, как-то раз от матери: «Об этой не думала, так хоть о малыше сейчас подумай, истеричка!»
Такой одинокой в своей семье Галина не ощущала себя никогда.
Она все чаще думала о своей младшей сестренке, которая дерзнула и разом обменяла всю эту тоскливую бытовуху на личную свободу.
Февраль уже скребся в окно, неся в заплечном мешке еще один месяц без солнца, со склизкой либо с подмерзшей кашей под ногами.
Пришла пора явиться на плановый осмотр.
Еще с вечера, когда она смотрела на усталого Мигеля, который норовил побыстрее доесть ужин и проскользнуть в душ, в ее голове созрел некий план.
Как бы между прочим она задала Мигелю несколько наводящих вопросов и сказала, что завтра он сможет пользоваться машиной по своему усмотрению, а к доктору и обратно ее свозит школьная подруга.
Никакой подруги вовсе не предполагалось, выйдя из клиники, Галина села в такси.
Метрах в двухстах от клуба она попросила водителя затормозить.
С неба начал падать и тут же, не дотянув до земли, таять под ногами издевательский мелкий снежок. Маленькими шажочками, придерживая рукой огромный живот, Галина, запыхавшись, дошла до клуба.
К лицу Деда Мороза, сделанного в Китае, за те два месяца, что он был вынужден продержаться на улице, успела прилипнуть гримаса умалишенного. Так он мстил за то, что его здесь насильно держали, и никто из служащих клуба до сих пор не удосужился озадачиться его дальнейшей судьбой.
С большим трудом Галина толкнула тяжелую дубовую дверь.
Знакомый, ненавидимый запах, особо резкий на контрасте с морозцем, тут же ударил в лицо.
От духоты Галине пришлось сразу расстегнуть дубленку. На ней было лучшее, свободно сидящее, недавно купленное в связи с ее новым положением красивое трикотажное платье.
На ходу поздоровавшись с охранником и остановившись на безопасном расстоянии от его возможных расспросов, она застыла на месте и прислушалась.
Так и есть.
Из зала доносились обрывки волшебной музыки.
Еще каких-то полгода назад она сама выбирала эту музыку для новой, нацеленной на большой успех постановки.
Стараясь действовать как можно тише, Галина открыла дверь в зал и сразу попала в крошечный, освещенный тусклой лампочкой закуток, отгороженный от основного пространства зала портьерами тяжелого бархата – место билетера, которого отродясь в этом гадюшнике не было.
Спрятавшись за одной из портьер, она напряженно вглядывалась в происходящее на сцене.
Как правильно она рассчитала время!
Репетиция продолжалась.
И сразу, как ладонью наотмашь, безо всякого снисхождения, она увидела то, зачем пришла.
Тонкая, извивающаяся, смуглая танцовщица со сценическим псевдонимом Катрин бесстыже забросила ногу на бедро Мигеля. Вторую она завораживающе красиво оттянула назад и, закинув кудрявую голову, поддерживаемая своим мускулистым партнером, парила в захватывающем дух кружении.
Взвизгивала в конвульсиях скрипка, и если бы не гармошка, которая пыталась ее заземлить, казалось, своей энергией скрипка могла бы пробить стены зала.
Против воли Галина залюбовалась происходящим: так восхитительна была музыка, так совершенны оба танцора.
Но вдруг ударили прощальными аккордами тарелки, и все разом стихло.
Девушка спрыгнула, Мигель приобнял красотку за плечи и, как показалось Галине, слишком горячо поцеловал ее в губы.
Под одобрительное улюлюканье танцоров Катрин еще пару раз грациозно крутанулась на сцене и легкой пушинкой улетела за кулисы.
Следом за ней поспешили остальные, включая Мигеля.
Галину овеял ветерок сказочно красивого, глубокого аромата.
Сосредоточившись на танцорах, Галина не заметила, как кто-то проник в закуток. Застигнутая врасплох, она смутилась и прикрыла огромный живот краешком портьеры.
– Ой! Здрасте! Круто как, да?
Обладательница чудесного аромата была так же хороша, как ее духи. Гладкое, фарфоровое, с идеальными чертами личико, длинные темные волосы, собранные в высокий хвост.
– Здравствуйте… А вы кто?
– Я? Да так… – стушевалась девушка. – Я журналистка, Маруся. Мне бы Мигеля найти…
Сердце Галины бешено застучало.
Дышать было нечем.
– Зачем он вам?
– Да понимаете… Я любительница латино-американских танцев, это мое хобби. Так вот, наше танцевальное сообщество хотело бы узнать… Мигель ведь и аргентинское танго преподает, так? Мы хотели подробнее узнать о технике «мертворожденного» болео
