Компания и впрямь подобралась разношерстная: от дешевых пустозвонов до интеллектуальной элиты парижского общества. Объединяло гостей лишь одно: любовь к разговорам. Были даже высказаны, хоть и не очень настойчиво, пара дельных замечаний. Я и не смел надеяться на столь удачное начало своего первого рейса в роли провокатора.
После легкого ужина (за которым я, как и некоторые из присутствующих, предусмотрительно набил карманы пирогами) все переместились в большую залу, где, поделившись на две части, приступили к дебатам.
Первым животрепещущим вопросом на повестке дня значилось противостояние пера и меча. Мистер Лайл и его сторонники отстаивали могущественную силу писательского мастерства; месье Бомарше с друзьями выступали их оппонентами. Беседа лилась оживленно, частенько упоминались работы Руссо и Монтеня (хотя последнего не раз попрекали за его крайне безнравственные взгляды на законный брак), однако в конечном счете победил месье Лайл. Я хотел было поддержать его противников и показать присутствующим свою правую руку, но воздержался, решив побыть скромным зрителем.
Впрочем, позднее я нашел возможность сблизиться с месье Бомарше, мимоходом, словно бы в шутку, упомянув свой аргумент. Он крайне заинтересовался и, узнав, что именно со мною произошло (точнее, то, о чем я счел нужным поведать), весьма настойчиво пригласил меня сопроводить его на ужин в дом герцогини де Шольн, тем более что ее супруг живо интересовался событиями в Колониях.
Хочешь узнать, что общего у краснокожих дикарей и твоей самой удачной операции? Запасись терпением, вскоре расскажу.
Итак, герцогская резиденция располагалась в самом центре города, и перед поместьем уже стояло немало роскошных экипажей. Представь мое восхищение, когда мне сообщили, что джентльмен, вошедший прямо перед нами, не кто иной, как министр иностранных дел месье Верженн.
Я поздравил себя с тем, как быстро мне посчастливилось завести знакомства со столь нужными людьми, – и приложил все усилия, чтобы им понравиться, для чего пришлось поведать немало басен о моих «приключениях» в Америке, позаимствовав пару историй у нашего доброго друга Майерса.
Собравшихся приятно поразило мое ораторское искусство, особенно когда я рассказал о встречах с медведем и с Накогнавето. Им пришелся по нраву и случай на рыбалке, хотя собравшихся дам несколько потрясло описание твоего индейского наряда. Правда, месье Лайл, сколь странно бы это ни звучало, жаждал еще подробнее узнать, как ты смотришься в кожаных брюках. Тем самым он выдал себя как развратника и негодяя, в чем я и сам убедился тем же вечером, увидев его в коридоре с мадемуазель Эрланд, – особой весьма распущенных нравов.
Как бы то ни было, эта история напомнила мистеру Лайлу о моей руке, и он попросил рассказать остальным, как я потерял палец.
Увидев, что присутствующие уже достаточно разогреты шампанским, голландским джином и немалым количеством рейнвейна, я постарался поведать о случившемся во всех кровавых и страшных деталях, чтобы вызвать у гостей нервную дрожь и бессонницу.
Якобы по дороге из Трентона в Албани я попал в плен к ужасным ирокезам. Подробнейшим образом описал их кошмарный облик и кровавые ритуалы (причем нисколько не преувеличивая). Рассказал о том, как в страхе ждал пыток, которым ирокезы подвергали остальных своих жертв. При описании жуткой смерти отца Александра госпожа графиня упала в обморок, остальные тоже были весьма впечатлены.
Во всех красках я рассказал о вожде Два Копья, который вряд ли обидится на меня за этот поклеп, поскольку все равно не узнает. Он якобы велел раздеть меня донага и избить хлыстом. Памятуя о нашем добром друге Дэниеле, я поднял рубашку и показал собравшимся свои шрамы (почувствовав, правда, себя продажной девкой; однако меня успокаивало то, что эти особы занимаются своим ремеслом лишь по необходимости, вот и я руководствовался теми же мотивами). Публика отозвалась на мой рассказ должным образом и была готова уверовать во что угодно.
Поэтому далее я поведал, как два индейца сняли меня со столба и бросили на большой камень, залитый кровью предыдущих жертв.
Ко мне с жуткими воплями приблизился языческий священник – шаман, – потрясая посохом, на котором болтались десятки скальпов. Я испугался, что моя шевелюра в силу своего необычного цвета тоже станет его трофеем (ведь волосы, увы, я тогда не пудрил – не из глупости, а за неимением пудры). Словно подтверждая мои страхи, шаман, лихорадочно сверкая глазами, вынул огромный нож.
Глаза моих слушателей в этот момент тоже стали круглыми, как блюдца. Дамы стенали от жалости ко мне, джентльмены сыпали проклятиями в адрес грязных дикарей, подвергавших меня столь жестоким пыткам.
Тогда я рассказал, как шаман вонзил мне нож в руку и я потерял сознание от страха и боли. А когда пришел в себя, то оказалось, что я начисто лишился безымянного пальца и из раны хлещет кровь.
Самым страшным было то, что индейский вождь сидел на стволе поваленного дерева и с аппетитом грыз мой злосчастный палец, будто куриную ножку.
На этом месте графиня снова упала в обморок, а почтенная мисс Элиот, дабы от нее не отставать, истерически разрыдалась, тем самым избавив меня от необходимости придумывать историю чудесного спасения. Сославшись на то, что воспоминания о пережитых бедах изрядно меня расстраивают, я выпил бокал вина (поскольку во рту у меня пересохло) и откланялся, получив напоследок приглашения от всех гостей.
Итак, первая вылазка была на удивление успешной. И если вдруг возраст и старые раны не позволят мне зарабатывать на жизнь мечом, плугом или печатным станком, из меня получится неплохой романист.
Марсали наверняка захочет узнать во всех подробностях, как наряжаются парижские дамы, но попрошу ее пока проявить терпение. Я мог бы сослаться на то, что не замечал никого из здешних леди, если бы недооценивал тебя; однако, зная твою подозрительность, саксоночка, не буду кривить душой. Просто рука моя не выдержит столь детальных описаний. Могу сказать лишь, что платья весьма роскошны и леди в них выглядят очаровательно.
Итак, мои краденые свечи почти догорели, глаза слипаются, а пальцы ноют, и я уже с трудом разбираю собственные каракули, не говоря уж о том, чтобы писать дальше. Надеюсь, ты сумеешь разгадать последние строки столь сумбурного послания. На этом я ложусь в свою неприбранную постель – зато в хорошем настроении, поскольку день выдался удачным.
Тебе я желаю спокойной ночи, заверяю в своих самых нежных мыслях и надеюсь, что ты не позабыла за время разлуки о твоем бумагомарателе и преданном супруге по имени Джеймс Фрэзер.
P. S. Писарь, увы, из меня никудышный: я и сам весь вымазался чернилами и, как вижу, выпачкал письмо. Утешает лишь, что бумага и без того дрянная.
P.P.S. Я был так поглощен событиями минувшего дня, что забыл сказать о главном: уже заказал билет на «Эвтерпу», судно, которое через две недели
