Он уехал, а я смотрел вслед Багрянцу со странным чувством. Когда фигура его исчезла среди скал, мне показалось, что шансы наши уменьшились. Не то чтобы я его полюбил, но он разбирался в мире Праматери, и его советы нам очень пригодились бы.
Мы поехали туда, куда он сказал, а потом переночевали на уступе скалы недалеко от водопада: стало уже настолько темно, что мы быстро закончили бы на дне пропасти.
Но утром мы все еще не понимали, куда нам ехать дальше.
– Может быть, и так, как он сказал, – отозвался Сноп. – Наши люди уже могут за нами следить. Смотрят на нас, только не знают, кто мы такие.
– Бенкей? – появилась у меня идея. – У тебя же есть флейта.
Тот взглянул на меня так, словно я был не в себе.
– Есть, – ответил. – А тебя приперло на песенки?
Я кивнул и глотнул воды с морским медом.
– Сыграем. Сыграем какую-то песню, которая будет настолько кирененской, что узнает ее всякий.
Сноп сморщил лоб, а потом медленно кивнул.
– «Цветущие сливы»? «Воздушные змеи-любовники»? Это знает любой кирененец.
– Но не я, – сказал Бенкей.
– Потому что ты не кирененец, – я протянул руку, а он вынул из сумки флейту и подал мне.
– Звучать будет так себе, – сказал он. – Для вашей музыки нужен другой звук. Более стонущий и печальный.
– Сам ты стонущий и печальный, – ответил я. – Это настоящая музыка, не эти твои пустынные вопли, словно кто тянет шакала за хвост.
Я сел и несколько раз подул, для пробы, во флейту, а потом принялся играть скальным валунам, осыпям и плещущему водопаду. Сперва это и правда звучало странно, но после нескольких попыток я играл попеременно «Цветущую сливу» и «Любовников» так, что всякий, кому были известны эти песенки, должен был бы их узнать.
Продолжалось такое довольно долго, но ведь что нам было делать еще? Я играл, а Н’Деле заваривал отвар, кривясь и ругаясь, поскольку привезенные из Ледяного Сада орехи были старыми и плохого качества.
Наконец у меня разболелись губы, и я отложил флейту. Мелодия, рассказывающая о цветущей сливе, все еще звучала в воздухе, повторяло ее эхо, отразившееся от скал и склонов гор.
– Ну, попытаться стоило, – заявил Сноп.
– Мне кажется, что ты так хорошо играл, что они просто сбежали, – сказал Бенкей.
Песенка продолжала звенеть в воздухе – как-то слишком долго, если для эха.
Мужчина. Он стоял по ту сторону потока, весь в кольчуге, скрывавшей и его лицо тоже, опершись о протазан с чуть искривленным лезвием и с крюками для схватки со всадниками. Он стоял там и свистел – видимо, свистел, поскольку никакого инструмента в его руках не было. Свистел в ответ на мою флейту, а «Цветущие сливы» звучали куда лучше, чем когда их играл я.
– Мрак?! – крикнул я, вскакивая на ноги.
– Мое имя Тень, – крикнул тот в ответ. – Съезжайте оттуда. Я вас ждал. Уже много дней вижу о вас сны.
Он привел нас в долину одной из троп – по «запасной» как он называл ее. С трудом удалось пройти по ней на лошадях, а путь был едва виден, вытоптанный горными козами. Монах шел быстро и уверенно, опираясь на протазан, и нам пришлось изрядно напрячь ноги, чтобы успевать за ним. Дорога вела довольно отвесно вверх, между каменными осыпями: она протискивалась между скалами, потом через едва видный перевал, потом по другую сторону, по уступу в скале, что висела над глубокой, шагов в сто, пропастью, под навесом, с которого падали потоки воды, заслоняя нас легкой водяной тканью, наконец, сквозь пещеру на другую сторону гор.
Когда мы перешли и нашим глазам открылась длинная долина на дне ущелья, сделалось ясно, что сами бы мы сюда ни за что не попали, пусть бы и годы напролет бродили по этим горам.
Монах, назвавшийся Тенью, стал спускаться по вьющейся тропе, а мы за ним.
Бенкей хлопнул меня по плечу, указывая на скалы над нами, что выглядели точно как любые другие.
– Там, там и там, – сказал Бенкей. – И по той стороне тоже. Замаскированные лучники. Когда бы мы пришли не с ним, уже лежали бы со стрелами во все стороны.
– Значит, не тычь в них пальцами, если уж они так хорошо спрятались, – ответил я. – А то еще обидятся.
Когда мы сошли вниз, к ручью, и пошли за Тенью боковой тропинкой, что бежала вдоль берега, отовсюду к нам начали сходиться люди. На них были куртки с клановой оторочкой, ножи и отчего-то знакомые лица, хотя никого из них я не знал. Узнавал я только знаки на рукавах: клан Горы, Волны, Волка, Вола, Скалы, Дерева, Камня.
В руках их не было оружия, они ничего не кричали, просто шли вместе с нами, окружая нашу группку все более многочисленной толпой.
– В чем дело? – спросил я Снопа.
Тот покачал головой.
– Не знаю, но, кажется, нас ждали. Словно полагают, что случится нечто важное.
Я всматривался в окружавшие нас лица, искал Воду, но ее нигде не было. Только сосредоточенные вытянутые кирененские лица, чужие и знакомые одновременно.
Мы дошли до места, где долина несколько расширялась, а замыкающие ее скалы отдалялись одна от другой, и теперь непросто было высмотреть, что там находится. Однако я увидел, что в долине есть луга и небольшие поля, что там растут цветущие деревья и на ветру раскачиваются верхушки пальм – в сравнении с мрачными пустошами за горами, долина напоминала сад.
Мы свернули, оставив за спиной поток, и пошли к скальному клифу слева – и был это длинный и изматывающий путь, что длился добрых три больших водяных меры.
Шатер командира находился в центре лагеря, окруженного валами, насыпанными из камней. Он больше напоминал шалаш, а не шатер, крыт был пальмовыми листьями, а вокруг стояли шалаши поменьше и повозки с расстегнутыми сбоку завесами. Через лагерь вели две пересекающиеся дороги, которые насыпали галькой из ручья; на ветру бились клановые флажки, и все выглядело как пейзаж на кирененской вазе.
Фитиль, сын Кузнеца, сидел на своем седле среди разложенных на земле попон, подле того самого высокого кувшина пальмового вина, а за спиной его была стойка с доспехом тяжелого всадника и с глубоким кирененским шлемом. Перед ним в железной миске пылал небольшой огонь, а все было устроено точно так же, как под куполом в урочище, и я почувствовал себя так, словно никуда и не уезжал.
– Прошло немало времени после того, как я отослал Носителя Судьбы, – сказал он. – Ярого, слишком рано повзрослевшего подростка, которому я дал четырех своих бесценных разведчиков – и все они пропали в пустошах Нахель Зим. Я уж и позабыл о тебе,
