И когда его навещала Элен, Марк спрашивал ее: «Тебя тоже пригласили в Дом Гильяно? Нам так повезло, правда? А Ян, глупец, говорил, что не останется в Доме». Элен прятала слезы, комкала в кулаке платок. Разум не возвращался к Марку. И он ничего не мог рассказать о той ночи, когда он его утратил.
Элен слышала от врача одно и то же:
– Ярко выраженный бред сохраняется. Он до сих пор не понимает, где находится. Не ориентируется во времени. Вы как-то можете объяснить, что это за Дом, которым он бредит?
– Нет, не могу, – отвечала Элен. – Я ничего не знаю о Доме Гильяно.
Глава 14. Амрита
Разве может умереть та, чье имя – нектар бессмертия? Она рассмеется в лицо Смерти, если госпожа Сумрака встретится ей на пути. Она танцует для Богов, ее танец подобен вихрю. Она выворачивает стопы, соединяет пальцы рук в сакральные фигуры, изгибается волной, ее суставы подвижны, ее тело текуче, как масло. Она опускает ладони на землю, приветствуя мать Сыру Землю. Она умывается энергией Солнца. На руках она баюкает Небо. Она зажигает День, она приветствует Ночь, встряхивая звездное покрывало.
Храмовая танцовщица не может принадлежать ни одному мужчине, она принадлежит Храму и Богу. Большой грех отрывать ее от Служения. Ашер это знал, но он предлагал ей послужить другим богам.
Ее отдали в храм восьмилетней девочкой. Этот день – торжественный и страшный – она запомнила на всю жизнь. Мама не сказала, куда они идут. Взяла за руку. Час был ранний, даже солнце еще не слепило глаза. Дорога поднималась вверх к расписному храму, неподалеку шумела река, десятки порогов-пальцев перебирали поток воды, как струны ситара.
– Это дом Танцующего Бога, – сказала мама. – В его танце создана наша Вселенная. Он лучший танцовщик на свете. Хочешь стать его женой?
Девочка смотрела на синий лик многорукого божества, и если что и чувствовала, то лишь любопытство и голод. Она оказалась в новом незнакомом месте. А с утра они с матерью даже поесть не успели. И она мечтала о миске кислого молока и горсти фиников. Живот отзывался на мысли о еде требовательным урчанием.
– В знак своего нового положения ты получишь красное ожерелье и серебряный медальон, – шептала ей на ухо мать. – Жизнь твоя станет сплошным праздником. У тебя всегда будет дом, ты никогда не останешься одна. Обычно женщинам приходится труднее, но тебе повезло. Помни: не всем везет так же, как тебе. Будь благодарна. Поклонись, – с силой она пригнула голову дочери к земле, у ворот храма их встречал жрец. Изможденный, худой – он не походил на человека, которому в жизни повезло больше других. Но, может быть, везло только женщинам?
– Раздень девочку, – устало приказал жрец. – Надо проверить, нет ли у нее увечий.
Мать бросилась разматывать кусок ветхой ткани, обернутый вокруг тощего тельца дочери.
– Она чистая, не сомневайтесь, мой господин, – приговаривала мать, освобождая дочь от линялых тряпок.
«Конечно, чистая, – хотела подтвердить девочка, – ведь только вчера меня мыли в огромной лохани и терли золой из очага». Но костлявые пальцы жреца уже впились в ее тело. Он крутил ее руки, приказал вывернуть ступни наружу, проверил, насколько гибкие у нее запястья. Он гладил ее кожу, проверяя ее мягкость. Смотрел, нет ли шрамов. Очень сильно надавил на живот. И вдруг запустил руку туда, куда мать не разрешала ей совать пальцы. Девочка взвизгнула от боли. Мать смиренно стояла в стороне, молитвенно соединив ладони.
– Все в порядке, – изрек жрец – и убрал от девочки свои противные руки. – Ей нужно провести ночь в храме, если Танцующий Бог почтит ее, она останется с нами.
Девочка больше не хотела быть женой Танцующего Бога, она хотела домой. С плачем бросилась к матери, вцепилась в ее юбку. Но мама повела себя странно: вместо того чтобы подхватить ее на руки, утешить, унести из этого ужасного места, она толкнула дочь обратно к жрецу.
Всего одна ночь в храме. Чего бы они от нее ни ждали – ничего не дождутся. Она не пройдет их проверку – и ее отправят домой. Она не хочет ожерелий и медальонов, она хочет к маме, к братьям, в родную деревню. Нагую, дрожащую скорее от страха, чем от холода, девочку заставили выпить чашу жирной зеленой жидкости. Голодный желудок скрутило узлом. Жрец зажал ей рот, чтобы ее не стошнило, подождал, пока напиток не начал действовать, и лишь тогда отпустил.
Сон сковывал веки. Девочка терла глаза, но они закрывались против ее воли. Ее положили в жертвенный полукруг перед статуей Бога, который был таким высоким, что казалось, его голова упирается в небо. Вокруг нее раскачивались женщины в тонких звенящих одеждах. Сотнями монеток были расшиты их одеяния, они звенели при каждом движении. Танцовщицы задевали рукавами и руками обнаженное тело девочки. Пряные пальцы в узорах хны надавливали на веки, скользили по губам, веля молчать. Девочка свернулась котенком на холодном камне – уткнулась лбом в колени, обхватила ноги руками.
Густой аромат трав плыл в воздухе. Фигуры танцовщиц растворялись в настенных росписях. Или они и были только рисунками на стенах? Жрецы вынесли прочь факелы. Темноту нарушали лишь тонкие языки пламени в плошках с маслом. Девочка осталась в храме одна. Зашипел и погас фитиль в одной из плошек. Гигантский синелицый Бог склонился над спящей девочкой. Он надавил ей на лопатку каменным пальцем. Жалобно прогнулась хрупкая косточка. Девочка во сне всхлипнула. Бог надул щеки и выдохнул в лицо девочке весь запас каменных легких, пытаясь ее разбудить. Поток зловонного воздуха ворвался в ее сон, в котором она была дома, черпала ладошкой кислое молоко из кувшина и чувствовала себя почти счастливой. Она вскрикнула еще во сне, а открыв глаза, закричала, до предела напрягая голосовые связки. Божество сошло с постамента и присело перед ней на корточки. Одна его губа была размером с две ее ладони. Его губы зашевелились.
