Наряд танцовщицы – десятки слоев, завязок и украшений. На бедрах пояс из золотых монет. Снять, размотать, разомкнуть застежки браслетов и ожерелий… Она боялась, что Ашеру надоест возиться. Но он раздевал ее с явным удовольствием. Не торопясь. Целуя каждый участок обнаженной кожи, который удавалось освободить от одежды.
Она ощутила необычный рельеф его ладони еще тогда, когда он вел ее за руку вверх по лестнице. И на протяжении ласк, когда его руки скользили по ее обнаженной коже, она чувствовала шрамы на его ладонях. Но только позже, когда лежала в его объятиях, она перевернула его правую ладонь, чтобы увидеть то, что ощущала. Его ладонь была изрезана геометрическими фигурами, непонятными знаками, резкими, как рыбьи кости. Ей показалось, что она уже где-то видела подобные рисунки.
– Что это? – спросила она Ашера.
Он сжал руку в кулак, разжал:
– Я Страж, а это – моя работа.
– Тебе больно?
– Сейчас нет.
Но знаки на его ладони не давали ей покоя, она потерла лоб:
– Где я могла их видеть?
Он молчал. А она водила пальцем по его ладони, повторяя линии сакральной фигуры. Стойкое ощущение пришло из небытия. Она не могла ему поверить. Оно было абсурдно. Амрита проснулась чуть больше года назад в Доме Гильяно. Она ничего не помнила, кроме уроков танцев, ежедневной молитвы, болтовни с сестрами. И все же…
– Я уже видела твои руки однажды, – прошептала она, уверенная в том, что говорит глупости, нещадно фантазирует, а он сейчас рассмеется. Ведь она впервые была рядом с Первым Стражем. Она не осмеливалась подходить к нему. И могла поклясться – никогда не видела его ладоней. И все же…
В памяти, как некогда затонувшие острова, поднимались на поверхность воспоминания. Амрита едва дышала, чтобы не спугнуть их. Вот она с Ашером танцует на балу в Ночь Фортуны. И это довольно забавно, потому что среди тусклых жемчужных шелков, среди платьев сдержанных благородных расцветок и строгих черных фраков она одна в попугайском наряде танцовщицы. Изумрудный и алый, вышивка золотом. Сочное треньканье чеканных браслетов, нанизанных по локоть. И она босиком, всегда босиком. С тонкой золотой змейкой, обвившей правую щиколотку. Ей приходится тянуться на цыпочках, чтобы быть парой высокому Ашеру. Туфли на каблуках очень пригодились бы. Но он просто подхватывает ее на руки и кружит в танце.
Ночь на пляже. Луна, будто вырезанная из блестящей фольги, качается в небе. Он целует каждый ее палец. А потом она чувствует сухие, прилипшие к его губам песчинки на своих губах.
Амрита смяла, скомкала нелепые мысли. Она всего лишь невежественная танцовщица. Игрушка лилу. Немая роза в Саду.
Ашер осторожно высвободил руку из-под ее головы. Он сел на кровати, будто не решаясь сделать что-то очень важное, непоправимое, после чего пути назад не будет. Потер виски, взлохматил волосы. Ашер обещал дону Гильяно, обещал себе, что, если Амрита не вспомнит, он не будет открывать ей правды. Ведь этот удар сильнее, чем пробуждение.
Ашер помнил тот день, когда он стоял в кабинете дона Асада, как нашкодивший мальчишка.
– Ашер, я запрещаю тебе приближаться к этой девушке. Я запрещаю тебе разговаривать с ней. Если она решится тебя пригласить, так тому и быть. Но пока этого не произошло, я запрещаю тебе даже смотреть на нее.
– Слушаюсь, дон Гильяно, – ответил он тогда. Ашер не мог ответить иначе. И он не смотрел на нее. Даже случайно не оказывался рядом. Не сказал ей ни слова. Он не бросил на нее ни единого взгляда. И все же… она пригласила его, а он не смог ей отказать.
– Это наш дневник, – он протянул ей книжку в сафьяновом зеленом переплете. – Обычно я читаю тебе записи, чтобы ты узнала нашу с тобой историю. Я описываю свою жизнь, но часто ты просишь меня записать что-нибудь с твоих слов.
Танцовщицы не умели ни читать, ни писать. На их образование не тратили время, которого и так у них было мало. Их удел – танец. И в искусстве танца они достигали высшего мастерства.
– И я что-нибудь вспоминаю? – опасливо покосилась она на протянутую книгу, не решаясь взять ее в руки.
– Нет. Ты не можешь вспомнить. Каждую жизнь ты начинаешь заново. Но так тебе легче понять себя и меня.
Она взяла книжку в руки, полистала.
– Наш дневник? Это наша история? – Она взвесила дневник на ладони.
– Если ты думаешь, что он единственный, то ты ошибаешься.
И глядя на то, как он достает из ящиков стола стопки потрепанных зеленых книжиц, сгружая их на постель, она растерянно спросила:
– Сколько же лет длится, ммм… наша история?
Ашер выпрямился:
– Почти семьсот.
– Семь сотен лет? – Для нее, начавшей жить всего год назад, это прозвучало невероятной цифрой. – Мы встречаемся?
Угол рта резко дернулся вниз, Ашер с горечью подтвердил:
– Да, наверное, это самое точное определение наших отношений. Мы встречаемся.
Кусочки мозаики начали складываться в осмысленный узор:
– Поэтому ты никого не приглашаешь на Церемонии?
Он кивнул.
– У нас всего одна ночь?
– В этот раз – да. Но так не всегда, ты не бойся. Иногда у нас есть целый год.
– Год, – безнадежным эхом повторила Амрита. И тут же ярость вскипела в мозгу, поднялась, как морская пена. – Почему мне никто не сказал? Почему ты мне не сказал? Я бы не тратила время на страхи и ожидание, не боялась бы, что ты мне откажешь, пригласила тебя намного раньше, а не перед самой Ночью Фортуны!
– Мы не имеем права обсуждать прошлую жизнь. Каждая жизнь в Доме – новое начало, и прошлого не существует. Дон Гильяно надеется, что однажды ты не вспомнишь меня, не пригласишь. Если это случится хоть раз, то пропасть забвения будет расширяться с каждым твоим пробуждением и ты окончательно забудешь меня. Преступление станет историей. И никому уже не будет до него дела.
– Преступление, – шепотом повторила Амрита. – А я думала, что так хорошо исполняю все Законы и правила Дома Гильяно. Завтра мы начинаем Танец Розы, я ведь погибну или, может быть… – Она не договорила и с надеждой взглянула на Ашера, будто от него что-то зависело.
– Погибнешь, – безжалостно констатировал он. – Лилу очень сердиты на нас.
– А если у меня не получится проснуться через год? Как долго я могу отсутствовать?
– Как-то тебя не было четырнадцать лет.
– Четырнадцать! – торжественным шепотом повторила она. – И что ты делал?
– Ждал тебя.
Амрита нахмурилась, она, конечно, проснулась год назад, но не вчера. Бесед с сестрами-танцовщицами было вполне достаточно, чтобы понять: ни один мужчина не будет четырнадцать лет
