Ашер знал, за что Айвору эти муки. Когда нужно было вступиться за Братство Аменти, Старший Адвокат промолчал, покривив душой. Братство было частью Дома Гильяно, и по Закону адвокат должен был защитить их от гнева дона. Но он промолчал. УР.УШ.ДА.УР пожрал его душу.
Дон Марко передал все процедуры с кровью лилу Стражам. Мол, они умеют усмирять дикую кровь демонов. Но у тех никак не получалось создать нужную концентрацию для того, чтобы вырастить Первого Стража. И смертей среди отобранных детей стало больше.
Покидая кабинет, Ашер распахнул дверь перед Адой, пропуская девушку вперед.
– Ты забыл кольцо! – крикнул ему вслед дон Гильяно.
– Мне оно больше не нужно, – не оборачиваясь, отвечал Ашер.
По ступеням она спускалась с Башни, шла по галерее второго этажа и слышала за спиной размеренный шаг Ашера. Ада очень хотела обернуться, но не смела. Вот так закончится их история? Он проводит ее до входной двери, железное кольцо под курчавой головой льва качнется для нее в последний раз – и она навсегда покинет Дом Гильяно.
Было время – ей казалось, что лестницы в Доме тянутся вверх и вниз бесконечно. Подъем и спуск, как затяжное путешествие. Теперь же ступеньки заканчивались слишком быстро. Он поступает так же, как поступал всегда. Он не заботится о ее чувствах. Он не спрашивает, чего хочет она. Он делает то, что считает нужным.
Ада круто обернулась, прежде чем у нее созрел какой-то план. Каблук чуть не соскользнул со ступеньки, она потеряла равновесие, Ашер подхватил ее, чтобы Ада не упала. Ее руки уперлись ему в грудь. Она чувствовала под ладонью биение его сердца. Ашер живой, словно никогда и не умирал. И слишком неспокойно оно бьется для мужчины, который уже все решил для себя. Она ни за что не поцелует его первой. Даже не шелохнется. Ашер сдался, осторожно потянулся к ней, едва коснулся полураскрытых губ. Медленно, как змеи, поползли вверх ее руки, обвивая шею Ашера. Она прижалась к нему всем телом. Он целовал ее уже всерьез. Сильно, настойчиво, лишая ее дыхания. Львиный клык впивался в щеку.
Он тоже скучал по ней, он не может без нее, он только притворяется безразличным. Она почувствовала свою власть над Ашером, и ей захотелось сделать что-то безумное – то, что она никогда себе не позволяла с ним. Волосы его отросли, на шее завивались кольцами. Она накрутила прядь на палец – и со всей силы потянула его голову назад, вниз, он же, не замечая давления, презирая боль, целовал ее, преодолевая сопротивление.
Клык царапнул губу. Ада не почувствовала боли. Она сглотнула солоноватую жидкость, прижала тыльную сторону ладони ко рту, на коже осталась размазанная, затухающая красная полоса. Но ручеек крови заструился из уголка рта. Ашер вздрогнул и отстранился. Кровь коварно капнула на ступеньку. Дом жадно впитал подношение.
– Ты должна уйти, – отдал он лающий, отрывистый приказ. Все как прежде. Он не изменился. На мякоти сердца стремительно нарастала прежняя броня.
– Разве ты не искал меня? – прошептала она, заглядывая ему в глаза. Один глаз с вертикальным зрачком хищно сжался в узкую полоску.
– Искал, – как безжизненное эхо, откликнулся он.
– Ты сомневаешься в том, что я и есть твоя бывшая жена Амрита?
При имени Амриты он вздрогнул, и Ада со злорадством отметила, что Ашеру тоже легко сделать больно.
– Ты не Амрита.
Да как он смеет? Она скучала по нему. Она умирала без него. Ее сердце превратилось в мертвый остров.
– Что? – Она не верила своим ушам. – А мои воспоминания? – Ада взахлеб принялась пересказывать ему все, что увидела во сне, все, что узнала. – Ты как-то спросил, почему я оставила тебя? Я могу тебе ответить.
Он остановил ее движением руки:
– Не нужно.
– Скажешь, что все это – ложь?
Его голова качнулась, как усталый маятник:
– Я знал и раньше.
– Как? Когда?
– Когда ты нашла ожерелье. Никто не находил, а ты нашла.
– Оно чудесное. – Ада приложила руку к груди, нащупывая камни. После Ночи Фортуны она носила украшение каждый день, не снимая.
– Нравится?
– Очень.
– Это правда, – с расстановкой подтвердил он. – Значит, ты перестала лгать мне и, что важнее, самой себе. Сапфиры для этого ожерелья я собирал четыре сотни лет. Лучшие из ланкийских. Это было украшение Кай, принцессы Зеленого острова. Она подарила его тебе на свадьбу, то есть Амрите, – поскользнувшись на слове, поправился Ашер. – Амрита говорила, что терпеть не может ожерелье. Мол, оно как насмешка. Напоминание, что ради другой женщины ее мужчина совершал подвиги, рылся в шахтах. – Он горько усмехнулся. – И продала его флорентийскому ювелиру за бесценок. Несколько раз они пытались сбыть его с рук, но ожерелье неизменно возвращалось. А потом я просто платил семье ювелира, чтобы оно оставалось у них. Ты когда-то была ею. Но столько времени прошло…
Злость, как кипящее масло со сковородки, бросилась ей в лицо:
– Ага, понимаю! Срок годности вышел? Теперь я недостаточно хороша для тебя. А знаешь, почему? Ты не меняешься и не хочешь, чтобы кто-то менялся. Тебе не нравится, что я изменилась. Ты всегда считал меня своей собственностью. Своим творением. Как же, ведь это ты меня нашел, научил всему! Но от всех твоих знаний мне не было никакого прока, Ашер. Я не получала удовольствия ни от древних языков, ни от геометрии или философии, ни от алхимии. Я даже не понимала, для чего они нужны. Ты заботился только о себе, о своей репутации – не обо мне. На меня, мои чувства и мои желания тебе было наплевать.
Он молча выслушивал обвинения, и от этого Ада взъярилась еще больше:
– Ты никому никогда не даешь второго шанса. Права на ошибку у твоих женщин попросту нет. Если они чем-то тебя утомляют, раздражают, ты отшвыриваешь их от себя. Разве не так было с Кай? Ты не простил ее. Не простил попыток ограничить твою свободу. Ты не терпишь ограничений. Не терпишь женских слез и истерик. Это все тебе неугодно. Но мы люди, Ашер. Не такие, как ты. Мы целиком и полностью люди. Отчасти мы состоим из плохого настроения, расшатанных нервов. Если мы кого-то любим, то стремимся привязать к себе.
Угол рта у него задергался. По щеке пробежала рябь. Ада торжествовала – ага, пробрало! Ему невыносимо ее слушать!
– Ты отталкиваешь от себя даже своих собственных детей! Если бы у меня были дети, я ни на шаг бы их не отпустила, я бы любила их так сильно, как только смогла бы. Ты же со своим сыном Марком даже двух слов не сказал. Ты хоть с ним здоровался когда-нибудь? Или воспринимал как часть интерьера? Ах, он, видите ли, слабый, не Гильяно! Так ему надо дать поверить в
